Воспоминания фронтового летчика-истребителя. «Мгновения войны» — рассказ лётчика-истребителя Мемуары истребителя

Мухмедиаров Владимир Михайлович у своего, Як - 9У, Апрель 1945 г.

Я, Владимир Михайлович Мухмедиаров, родился в Москве, в 1923 году. В Москве я учился, жил с родителями. Родители мои были простые рабочие. Семья была большая, пятеро детей - четыре сына и дочка.

Школа, в которой я учился, была подшефной издательству «Правда». Оттуда и в пионерские лагеря ездил. Примерно в шестнадцать лет я поступил в аэроклуб…

- Вы сами поступили или по направлению?
Сам поступил. Когда я аэроклуб окончил, мне не было и восемнадцати, и потому в училище меня не взяли. Потом зимой 1940 года я стал летать в другом аэроклубе, Железнодорожный аэроклуб.
- Какое образование Вы получили?
Средняя школа и училище. Семь классов я окончил. Среднюю школу закончил уже, в армии, вечернюю. У меня было среднее офицерское образование, и положено было иметь общее среднее.

- В чем заключалось обучение в аэроклубе?

В аэроклубе была программа. Сначала теория, а потом практика. Летали на «По-2» с инструктором, взлет-посадка. Потом, пилотаж, в зоне. Петля, все боевые развороты, виражи. Это с инструктором. А потом инструктор разрешал самостоятельный полет. В заднюю кабину ставили мешок с песком, что бы центровка самолета не менялась…

- Сколько вылетов Вы выполнили до самостоятельного полета?

С инструктором примерно вылетов пятнадцать. А во втором аэроклубе я уже на шестом вылете вылетел.

В начале 1941 года, наверное, в феврале, приехали инструктора с Черниговского военного училища, проверили, как кто летает, и лучших отобрали в кандидаты.

После этого данные на меня из военкомата направили в училище. В Черниговское училище я приехал в начале апреля.

Медицинскую комиссию я прошел, а на мандатной говорят:

Тебе, еще нет восемнадцати лет. Поедешь обратно.

Я говорю:

Восемнадцать мне будет в конце апреля.

Ну ладно, оставим тебя.

Оставили. Учился я с 1941 года по 1943 год. Когда война началась, учить стали ускоренными темпами, по укороченной программе...
Первое время мы обучались на «И 15 Бис» и «И-16». Были еще «И-5», но на них не летали, а рулили и учились идти на взлет. С них сняли обшивку с крыльев, чтобы не взлетали. Это из-за того, что у нас спарок «И-15 Бис» не было.

- Как Вы узнали о том, что война началась?

О войне нам объявили.

Мы с винтовками начали ходить, с противогазами. Начали самолеты растаскивать с аэродрома в лес. Как бы замаскировывали.

Первое время мы ничего не знали. И вдруг смотрим, летит какой-то самолет. На высоте полторы тысячи, не понимаем: чужой или свой. А потом, что-то из него посыпалось. Кто-то успел сказать:

Листовки бросают что ли?

А потом эти «листовки» как начали визжать… Немцы для паники на стабилизаторе бомб делали свистульки. Что бы шуму больше было. Бомбы упали как раз на рулежку. Троих убило, а человек десять ранило.

- А когда это примерно было?

Это было значит в июне. Как только началась война, в первые дни…

Их разведчики и до войны на Чернигов уже летали. Я помню как над Черниговом «И-16» взлетел на перехват, но догнать он не смог. «Юнкерс» улетел, у него хорошая скорость была.

Через некоторое время нас эвакуировали под Ростов, на полевые аэродромы. Одна эскадрилья была в Мечотинской, другая в Егорлыкской. А наша эскадрилья оказалась на станции «Верблюд», это город Зеленоград…

- Вас эвакуировали вместе с самолетами?

Да, с самолетами. Самолеты на платформах, а мы в грузовых вагонах, в которых устанавливали нары…

- У многих училищ самолеты забирали, а у Вас как?
Нет, мы все время были со своими самолетами.

Под Ростовом мы немного полетали, и опять, когда немцы подошли, нас эвакуировали. Теперь уже в Среднюю Азию. Туда многие училища погнали. Некоторые ехали в Баку, а оттуда переправлялись в Среднюю Азию. А мы поехали окружным путем: через Саратов, Сталинград. Ехали зимой 1941-1942 года, долго. Через Казахстан, через Ташкент, приехали в Кызыл-Арват, это в Туркмении. Других училищ поблизости не было.

В Кызыл-Арвате осталась основная эскадрилья, и весь штат училища. А остальные эскадрильи разбросали по полевым аэродромам.

Летали много. Нас стали быстрее готовить по ускоренной программе. Летчики нужны были.

Я училище закончил в 1943 году, вместо четырех лет, за два года. Подготовка была слабая. По существу, только пилотирование. Сначала на «И-16». На «УТИ-4» (был такой самолет учебный, спарка) я почти всю программу выполнил. Потом в 1942 году, к нам «Яки» прислали. Их клепали в Саратове.

На «Яках-1» я тоже программу прошел, опять взлет-посадка, и в зону на пилотаж.

- Ваше отношение к «И-15», к «И - 16»?

Ни догнать, ни удрать...

- А к «Якам» как Вы относились?

Конечно, «Як» намного сильнее был и «И-15», и «И -16». Чувствовалось, уже по тому, как он на взлет шел…

- Какой самолет было легче осваивать, какой сложнее? Какие преимущества были у «И-15»? «И - 16»? У «Яка»?

«И- 16» - сложный самолет. Он на посадке был очень строгий, и наверху когда пилотируешь, он всегда мог в штопор сорваться. В такой, неопределенный, не пилотажная фигура.

Немцы на нем боялись летать. В свое время по договору наши летчики полетали на «Мессерах», а немецким предложили «И - 16». Они полетали и признали его очень строгим.

- Все говорили, что из штопора «И -16» всегда выходил легко.

В основном, нормально выходил. Но иногда запаздывал. Переходит в пикирование, а потом, уже с пикирования, выходит…

«Як» на взлете-посадке был проще, чем «И -16». «Як» садился до критических углов атаки крыла. А «И-16» садился все время на критических углах атаки. Чуть-чуть, немножко переберешь, он сразу валился на крыло…
- Когда Вы попали в училище, в какую форму Вас переодели?
Курсантская форма… Солдатское все, только нашивки и петлицы курсантские. Да, и еще «птички».

- А как кормили?

Кормили нормально.

- Когда под Ростов переехали, там как кормили?

Не особо, но тоже нормально. Летный состав нужно кормить, чтобы он в обморок не упал. Вот в Средней Азии плохо кормили.

- А какие были развлечения в училище: концерты, кино?

В Чернигове был дворец культуры, туда в кино водили. Но это было редко.

- В начале войны Вы знали, о том, что наши бомбили Берлин в 1941 году?

В училище в 1941 году курсанты рано вставали, около динамика собирались и слушали передачи. И вот в 1941 году услышал, что «Ил -4» ходили на Берлин. Восприняли хорошо. Нас-то бомбят, а почему мы не можем бомбить?

Правда, «Ил -4», это ворона, а не самолет. Но добрались, побросали бомбы. А потом немцы Эстонию заняли, и уже недолетали никакие наши самолеты.
- В Средней Азии Вам сменили форму? Например, панамы выдали?
Нет… Их вообще не было во время войны. Они появились уже в послевоенное время.

В Средней Азии, даже кирзовых сапог нам не давали. Ходили в ботинках с обмотками. Потом где-то произошла катастрофа, посчитали, что во время пилотирования обмотка размоталась, в рули попала… Признали, что в самолет в обмотках садиться нельзя. У нас была одна пара сапог, и как летать, то переобуваешься в эти сапоги, и в самолет.

Кормили в основном рисом. Ну и «шрапнель», мы так называли перловку. Мясное - баранина и верблюжатина. Питания не хватало. Иногда, когда были длительные полеты, давали второй завтрак - бутерброды…

В Кызыл-Арвате жили в глиняных казармах, сами их строили. А крыши соломенные…

А на аэродроме Кодж мы жили в летних палатках, это в районе песков Кара-кума, у железнодорожной станции Кодж. Там был один колодец на восемнадцать километров. Потом холодать стало, поставили зимние двойные палатки. Сами мастерили печи с длинной трубой, чуть ли не вокруг всей палатки, так что дым выходил уже холодный… Вот, так и жили…

- В районе Кызыл-Арвата, там же толком аэродрома не было…

Вот там аэродромы были по десять-пятнадцать километров. Там, в Туркмении, ничего не росло, такыры были. Это плоская растрескавшаяся земля, километров на десять. Справа у нас горы были, там Иран начинался…

- А солончаки попадались?

Туда мы ходили, дрова заготовлять для кухни. Рано утром, пока еще солнца нет, ходили в пески - саксаул искали, вырывали их и таскали на кухню. А уж потом мы летали, потому что днем в пески не пойдешь, жара сильнейшая, до сорока градусов в тени.

Был один колодец. Глубина пятнадцать метров. Вода - холоднющая.

Потом мы, наверное, с восьми часов примерно, начинали летать, И летали примерно до одиннадцати. Потом полеты прекращались. Наступал период полного затишья, никакого движения, ничего.

Самолеты мы на половину зарывали, в песок. Опасались сильного ветра, особенно ветра, который назывался «афганец».

На «Яках» программа была короткая: взлет-посадка, зона. Ну и немножко полетали строем.

- Вы за время подготовки, сколько всего вылетов сделали?

До фронта? Небольшой. В книжке есть. Вот: «У-2», налетал пятьдесят семь часов. «УТИ- 4»- двадцать четыре с половиной часа…

Училище я окончил в марте 1943 года.

Выпустили группу. Нас вдвоем направили в Саратов, в запасной авиационный полк. В Саратов я приехал за три дня, опять через Казахстан. Аэродром находился в Багай-Барановке. Там в ЗАПе должны тренироваться… Но мы там бездельничали, потому что не было самолетов, ждали откуда-то самолеты. Потом нас отправили на Ленинградский фронт.

- Вы в каком звании училище окончили?

Младший лейтенант.

- А лейтенанта когда получили?

Лейтенанта получил в 14-м полку. После войны, по-моему.

- Как отбор осуществлялся тех, кто поедет в Ленинград?

Никакого отбора не было. Туда отправляли, где летчиков не хватало. В сентябре 1943 года вызвали в штаб, вручили предписание… Ехал через Москву. Сначала в Кобону, от Кобоны на пароходе. Потом в Марьин нос, и на Финляндский вокзал. В штабе армии на Дворцовой площади получил направление под Волхов.

Опять на пароходе через Ладогу в Кобону, а с Кобоны добирались, кто, как может. На машине приехали в «Плеханово». Там состоял 159-й полк Покрышева на «Лавочкиных», и 196-й полк на «Аэрокобрах». Командовал им Андрей Чирков - Герой Советского Союза.

Я попал в 196-й полк. Стал переучиваться на «Аэрокобре». Она с передним колесом, а потому у нее посадка непривычная… Но сначала я летал на «Киттихауке», чтобы ознакомиться с приборной доской. Непривычно: футы, мили… Все время приходилось пересчитывать в голове. Сколько километров, туда-сюда. Посадка, такая же, как у «Яка», поэтому летал только ради знакомства с приборной доской.

- И как Вам после «Яка» показался «Киттихаук»?

Барахло… В смысле пилотажа «Як» был лучше. Но оборудован хорошо, радиостанция хорошая, обзор великолепный. Я на нем несколько вылетов сделал. А потом на спарке. Летчиком-инструктором у нас был эстонец. Ему не удавалось лететь на фронт, и он занимался тем, что на спарке вывозил молодых летчиков.

- Спарка «Киттихаук» - это что переделка?

Подробностей не знаю, но, по-моему, переделывали у нас. И когда моторесурс выходил, наш «105-й» мотор ставили.

После нескольких полетов на спарке, инструктор меня перевел на «Аэрокобру».

Познакомился с «Аэрокоброй», сделал как бы взлет, но останавливался, так чтобы почувствовать его на взлете. А потом взлетел, все нормально. Когда посак делаешь, немножко не добираешь ручку, а потом он сам заваливается на переднее колесо. Обзор хороший, двигатель сзади стоит. По-моему, «Алиссон» - хороший мотор, вот я до сих пор помню, а планер у американцев был перетяжеленный. Вооружение: «37» миллиметровая пушка, два крупнокалиберных пулемета через винт, и четыре «Кольт-браунинга» в крыле. Как дашь очередь, так сплошной фейерверк.

- Разговоры ходили, что «Кобра» в штопор сваливается?

Про это сейчас расскажу.

Все наши самолеты примерно три тонны весили. «Як», к примеру, до трех тонн был. «Лавочкин» три с чем-то. А у «Аэрокобры» полетный вес - шесть тонн. Вооружения много, бензина много. Тяжелый самолет. Мы стояли вместе с «Лавочкиными», но для «Кобр» специально полосу выделили и удлинили. Потому что «Кобре» надо дольше бежать, что бы оторваться.

Кстати, прилетел как-то командир дивизии Матвеев:

Что это за самолет «Кобра»? А ну-ка я на него сяду.

И взлетать начал не по полосе для «Кобр», а по той, где взлетали «Лавочкины». Сморим: бежит, бежит, бежит, аэродром кончается. Ну, думаю все, поминать будем. Но оторвался, качается, но взлетел. Кое-как набрал высоту. Сел нормально, зарулил, плюнул и ушел, и не стал ни с кем разговаривать.

Я как-то еду с ним на электричке в Пушкин, там расположен музей 275 дивизии, и говорю:

Как же так, - говорю, - Вы чуть не разбились на «Кобре»?

А Вы не сказали, что щитки-то надо было выпускать перед взлетом?

Чирков ему ничего не сказал, думал, что командир дивизии знает. Он же подчиненный, не дело подчиненному подсказывать…

А в штопор, «Кобра» в любой валилась. Хоть плоский, хоть простой. И садилась очень плохо. Вот мы вдвоем приехали осваивать эти «Аэрокобры», взлет-посадку освоили. Потом мне говорят:

Ну, давай, лети теперь в зону, попилотируй. И смотри, - говорят, - за хвостом. Потому что немцы рядом. Могут шлепнуть…

Ну и я отпилотировал, сначала виражи, потом переворот сделал, и… что такое, пока очухался, земля уже рядом, а я ведь на трех тысячах был. За переворот потерял аж полторы тысячи. А «Як» за переворот терял шестьсот метров. Думаю, надо же какой тяжелый самолет.

Опять набрал три тысячи… Виражи, перевороты, боевые развороты, бочки… Потом, строем полетал немножко с моим товарищем, с которым прибыл с училища - сержант Владимир Павлов. Летал он отлично, хороший летчик был. Но он до фронта не добрался, погиб на «Аэрокобре».

А случилось это на моих глазах: они парой от Волхова летят к аэродрому, высота примерно две тысячи. И ведущий пошел в пикирование, шел, шел, потом раз и очень резко вывел. И тут же, как лист стал падать. Командир Чирков кричит ему:

Ничего не слышно.

Не реагирует.

Прыгай! … твою мать!

А тот раз, раз, раз и упал в кусты…

- Фамилию погибшего помните?

Павлов. Он на фото есть, покажу потом. (ЦАМО: Павлов Владимир Ильич 1922 г.р., сержант 196 ИАП., погиб в катастрофе на Р-39 02.02.1944. Похоронен в Плеханово.)

Он так стремился на фронт… Похоронили его в «Плеханово»…

Инженерный состав долго разбирался, что произошло, и пришел к выводу, что на больших нагрузках детали конструкции регулировки стабилизатора не выдержали. И в результате произошел резкий выход из пикирования и пилот потерял сознание, самолет неуправляемо падал…

На «Аэрокобре» много было катастроф...

- У людей, которые воевали на «Аэрокобре» различное, прямо противоположное впечатление. А Ваше мнение?

Для боя ничего хорошего не было.

- То есть Вам он не нравился?

Мне - нет. Но я читал недавно брошюру «Я воевал на “Аэрокобре”» - многим нравился.

Но очень много было небоевых потерь на «Аэрокобре»…

- Вы на каком бензине летали? На американском?

Нужен был авиационный бензин «Б-100», а у нас его не было. На нашем «Б-89» двигатель терял мощность, и самолет уже не давал то, что могла дать «Аэрокобра». Но я на «Б-100» не летал, и вообще на «Аэрокобре» я недолго был, и в боях не участвовал. Я просто освоил его.

И тут меня перевели в 14-й гвардейский полк на «Яки».
- А почему Вы не остались? Вы же уже освоили «Аэрокобру»?
Этот полк стоял, и ничего не делал. Часть летчиков улетела за самолетами в Новосибирск, перегнать на фронт «Аэрокобры», которые пришли с Аляски. Мы здесь ничего не делали. А в 14-м гвардейском полку были большие потери и меня туда перевели.

Я начинал на «Як-7ТД» - его называли «тяжелый дубовый». Это тот, в котором четыре крыльевых бака. Предназначен он для сопровождения бомбардировщиков на дальние расстояния.

А кончил войну я на «Як -9У». Это с 107-м мотором. Но ему ресурс был всего пятьдесят часов. И на нем было очень много аварий. На высокой мощности шатуны летели. У нас на нем погиб один летчик уже после войны. У него мотор отказал, над Эзелем. Пошел на вынужденную, а у «Яка» нос здоровый, почти ничего не видно, и он в валун врезал. Летчик разбил голову о прицел.

Я тоже на нем на вынужденную садился. И, когда меня начало бросать, прицел держал. Выдержал…

- Когда Вы перешли в 14-й полк?

В конце 1943 вроде. В апреле 1944 под Гдовом, на аэродроме Чернево меня Свитенко проверил и допустил к полетам на фронт. Мы тогда летали под Нарву, на Тарту летали. А потом под Нарвой бои кончились. И в начале лета 1944 года, полетели на Карельский перешеек. В боях на Карельском перешейке 1944 года, наш полк почти весь разбили.

И не только полк, вся дивизия пострадала. Там и Серов Володя погиб. (Герой Советского Союза (посмертно) ст. лейтенант 159 ИАП Серов В.Г погиб 26.06.1944г.)

На Карельском перешейке мы прикрывали 943-й штурмовой полк. В этом полку воевал Дважды Герой Паршин, Георгий. Мы с ними все время ходили.

Стояли мы тогда на аэродроме Майсниеми. Это старое название. Большой полевой аэродром, круглый такой. По одну сторону «горбатые» стояли, мы - по другую. Бои были ужасные… Каждый день. Мы многих потеряли. Когда мы начали, в составе полка было пятьдесят пять самолетов. Кончили - осталась эскадрилья, еле-еле набрали, наверное, самолетов десять. А остальные были потеряны, каждый день, каждый день… Работы было очень много…

В Пушкине находится музей нашей дивизии. На какую-то годовщину я туда ехал в электричке с генералом, бывшим командиром двзии. Я у него спрашиваю:

Я, извиняюсь, генерал, но почему мы так много потеряли тогда на Карельском перешейке?

А бывший командир дивизии отвечает:

Мы всю черную работу вели. Поэтому у нас много было потерь.

Вот так он высказался. Большие потери были в 159-м, 14-м, 196-м полках, еще в 29-м полку, гвардейском. А вот 191-й полк был на «Киттихауках», они мало летали.

- А Вы занимались только прикрытием штурмовиков?

Нет. Мы всю грязную работу, о которой генерал сказал. Когда на перешейке бои начались, я сопровождал бомбардировщики «Ту-2», а на разведку ходили с «Пе -2», парой сопровождали. Прикрывал войска…

- А «Пе -2» от Вас не убегал по скорости?

Нет, от меня-то не убежишь. Вот на пикировании он убегал. Мы с разведки шли.

Ну ладно, - говорит, - до свидания!

Ручку от себя - и как пошел… Не догнать, на пикировании он уходит.

- Бывали ли случаи обрыва обшивки крыла на «Яках»?

Я услышал про это в училище, несколько случаев было, обшивки улетали, но у нас не было такого.

Мое мнение, я много в боях был. У меня двадцать пять воздушных боев. Я считаю, что самый лучший истребитель Второй Мировой Войны был «Мессершмитт 109 2G».

У нас, в основном, были, как их немцы называли «Русфанер». «Як» ведь наполовину деревянный. И только когда «Як -3» появился, можно было сравниться с «Мессером». А у «Мессера» двигатель мощный. Он всегда, выше зараза… А раз выше, то у него скорость.

Может он выше только из-за того, что Вы выполняли какие-то определенные задания? Вам высоту определенную давали?

Давали, но все равно, мы всегда на пределе были. Ходили на пределе, сильнее дашь крен - уже теряешь высоту. А он переходит выше, и там ходит.

- Когда Вы пришли в 14-й полк, как Вас там встретили?

Нормально. Командиром полка был Свитенко,Герой Советского Союза.

Ну, - говорит, - давай я проверю на спарке на что ты способен.

Взлет, посадку сделали, и написал - «разрешаю полеты на фронт».

- Вы, судя по фамилии, татарин. Случаев националистических высказываний не было?

Никогда ничего не было. И после войны никогда не было.

- …Во-вторых, Вы один из самых молодых?

Что касается молодых летчиков. Вот какой у меня первый вылет был. Командир эскадрильи Герой Советского Союза Зеленов и Вася Деревянкин, командир звена, нам двоим, молодым, решили показать «что, как, куда».

Тогда мы стояли под Гдовом, аэродром Чернево. Взлетели:

Вот, - говорит, - смотрите, вот там аэродром, и там аэродром. А сейчас, - говорит, - пойдем к Нарве, где фронт.

Полетели, набрали высоту три тысячи, идем к Нарве. Посмотрели, как стреляют на земле, разрывы… Главное для молодого - это держаться за ведущего…

- А Вы у кого ведомым тогда были?

У Васи Деревянкина. (Лейтенант Деревянкин Василий Дмитриевич сбит в воздушном бою в р-не Вуссалми 10.07.1944)

А второй - Гордеев, у Зеленова.

Мы уже идем обратно, высота три тысячи. И вдруг с земли, радиостанции у нас плохие были, но слышно:

Давайте на Гдов! Бомбят Гдов!

Зеленов говорит по радио:

У меня двое молодых.

Приказываю на Гдов!

И действительно - Гдов горит, и там уйма самолетов: «Ю -87», «Фоккера». Я помню, как Вася стрелял… Вдруг смотрю: два «Фоккера» у меня в хвосте. Я стал отворачиваться, и «Фоккера» за мной в вираж глубокий пошли, но у «Яка» вираж покруче будет… Крутились-крутились, над Чудским озером. И стал я уже к ведомому в хвост заходить. Ведущий увидел это, и сразу полупереворот, и они парой ушли.

Я смотрю, раз они ушли туда, значит мне надо в противоположную сторону. Знаешь, не сообразил даже на компас глянуть. Лечу посередине озера к берегу, самолет как бы стоит на месте, берег не приближается. Смотрю, впереди «Як». Я к нему, к нему, а он от меня. С недоверием ко мне отнесся: бывало немцы на «Яках» тоже летали.

Я все же пристроился к нему. Ну и пришли на аэродром Чернево. Сели, зарулили на стоянку. Я спрашиваю:

А где же Гордеев?

А вон там в лесу.

Оказывается, его подбили, но он пришел, стал напрямую на посадку заходить, как раз со стороны соснового леса. И в этот момент у него мотор обрезал (вода у него вытекла), и самолет загремел… Затормозился о верхушки сосен и ткнулся… А Гордеев жив остался!

Представляешь, это же в тысячу лет один раз такое дело случится!

Вот такой был мой первый вылет на фронт. А потом уже пошло…

Зеленова в свое время отдавали под суд за потерю «Пе -2»: он прикрывал группу« Пе -2», но потеряли, что-то около шести самолетов сразу. Вы не в курсе, что там было?

Нет, это я не в курсе. Я знаю, что его как штрафника прислали к нам, в 14-й полк.

Про 14-м полк, летчики говорили, что это вроде как штрафной полк.

Если кто «где-то что-то», то его направляли в 14-й полк на воспитание… Разных ссылали. Присылали и таких Героев, которые к концу войны очень старались остаться живыми.

- Вы что-нибудь слышали о штрафных авиаполках или эскадрильях?

Нет, таких как в пехоте, в авиации не было. Про штрафные полки и эскадрильи, я не слышал. Если летчик что-то такое серьезное натворит, его посылали в пехоту штрафником.

- А вообще, Зеленов как человек, Вам как показался?

Он очень много вылетов сделал. Но в конце войны хитроватый стал.

В общем, что я слышал про него: в бой особенно не вступал, и не жалел ведомых… Ведомый - это же щит, прикрывает его. И щиту в первую очередь попадает. Он ведомых много потерял. Такие о нем разговоры были.

- Первый вылет Вы с Зеленовым сделали, а после этого к кому?
А потом со многими… Но в основном с Максимом Глазуновым. После войны он работал в ЛИСИ - облетывал «Як-25» а заводе в Саратове. Он был хороший летчик, я с ним много летал. Я со многими летал. Кто ведомого теряет, меня к нему.

В 1944 году потери были очень большие. И вроде нужно командиру полка лететь, узнать обстановку, почему такие потери, и не раз слетать…

Но командир полка не летал. А это не хорошо. Люди-то гибнут. Он Герой Советского Союза, но, наверное, устал, и сказал себе, что налетался, хватит. Может быть это и правильно - навоевались. Пусть молодые тоже…

В 1944 году маршала Говорова с шестеркой, шесть самолетов сопровождали в Москву. С аэродрома на Карельском перешейке он полетел на «С-47», мы шестеркой его охраняли до Москвы. Он летал маршальскую звезду получать. Он получил маршальскую звезду, переночевали и опять шестеркой его сюда сопровождали.

А летали тогда на «Як-7 ТД»?

Да, были на «Як-7 ТД» - этот самый: тяжелый дубовый…

На «Як-7ТД», и просто «Як-7Т» была «37» миллиметровая пушка и два крупнокалиберных пулемета. В основном они все время так и шли.

Новосибирский завод в начале выпускал «Як -1», потом стал «Як-7» выпускать. И на них ставили 37 миллиметровые пушки, и на «Як -9» тоже ставили «37» миллиметровые пушки. «Як -9», вот этот «Як -9У», со «107» мотором.

- А по внешнему виду можно было отличить «Як -9» от «Як-7» с «37» миллиметровой пушкой?

Они почти одинаковые, но можно было отличить: у «Як -9У» снизу, был только водяной радиатор позади пилота, в фюзеляже. А у «Як-7» масляный радиатор под двигателем. Сразу можно было отличить…

- Мы с Вами закончили на том, как Вас гоняли над Чудским озером в первый вылет…

Не меня гоняли, а я их гонял.

Потом мы Эстонию освобождали…

- В Эстонии что-нибудь примечательное случилось? Такого, что бы вот запомнилось?

Когда мы на аэродроме Чернево у Чудского озера стояли под Гдовом, Над этим аэродромом 14.05.1944 командир эскадрильи Иван Баранов совершил лобовой таран.

Получилось как. Прилетели наш аэродром бомбить «Ю -88», в сопровождении «Фоккеров». «Юнкерсов» наверное, штук двадцать пять и, сопровождение, наверное, двенадцать ФВ-190.

У нас только одно звено успело взлететь, и бомбы уже сыпались. Ну и сразу в этой куче начался бой. Мы, которые не успели взлететь, с земли наблюдали. «Фокке Вульф» сверху вот так шел, а наш Иван Баранов снизу, и примерно на сто-сто пятьдесят метрах сошлись друг против друга… Друг в друга стреляют. И оба не свернули…

Ужасно было. Взрыв такой силы! Наш «Як» почти полностью сгорел. А у «Фокке Вульфа» передняя часть разрушилась, и он на краю аэродрома в лес упал.

- А вообще немцы в лобовые атаки часто ходили?

Это зависело от многих обстоятельств. Иногда в воздушном бою такое положение получается. Ну не совсем лобовое, а сближение под малым углом. Лобовые атаки бывали, но не сходились. Постреляют с большого расстояния, и кто-то свернет. Или наш свернет, или тот свернет. Никто не хочет погибать в лобовом таране, хвост отрубить лучше…

Аэродром Чернево под Гдовом, 1944. Летчики 2-й АЭ. Глинкин Василий, Деревянкин Василий (погиб), Хайдин Борис (погиб), Глазунов Максим, Головин Макар, Зеленов Николай (погиб), Гордеев (погиб), Мухмедиаров.

Интервью: О. Корытов., К. Чиркин
Лит. обработка : И.Жидов.
(Продолжение следует)

За этот подвиг и за 16 сбитых вражеских самолетов Петр Терентьевич Кальсин командованием 3-го Украинского фронта был представлен к званию Героя Советского Союза, но звание так и не получил, поскольку, буквально, через несколько дней после совершенного подвига, 20 декабря 1943 г. во время боевого вылета погнался за самолетом противника в облачность и пропал без вести. Весной 1944 года младший лейтенант Алексей Федирко под Кишиневом произвел посадку, чтобы спасти своего друга, Алексея Ворончука, самолет которого был сбит над территории, занятой противником. Но не удалось, при разбеге их самолет налетел на препятствие и не смог взлететь. Раненых летчиков взяли в плен. Буквально за полтора – два месяца до окончания войны летчик полка Александр Пчелкин, чтобы спасти Александра Мастеркова, который покинул горящую машину с парашютом, сел к противнику, как выяснилось позже, территория эта уже была освобождена нашими войсками, ему не удалось спасти друга, потому что Саша Мастерков покидал сгоревший самолет на малой высоте методом срыва, купол парашюта был опален и не наполнился полностью. Высоты было мало, Александр Мастерков разбился и вот погибшего товарища в одноместном истребителе Александр Пчелкин привез на свой аэродром. Имя Александра Борисовича Мастеркова сейчас носит одна из улиц его родного города Москвы. Мне хотелось бы рассказать еще о нескольких боях в Донбассе. Весной 1943 года полк базировался на аэродроме «Половинкино» в Старобельске. 8 фашистских истребителей на рассвете внезапно атаковали наш аэродром и сожгли 2 самолета. Командир полка поставил задачу отыскать, где базируются фашистские истребители и нанести ответный удар. На разведку вылетели три пары истребителей. Одну пару возглавлял командир эскадрильи Николай Дмитриев, вторую пару возглавлял мой заместитель Игорь Шардаков, а третья пара были мы с Женей Быковским. Игорь Шардаков пошел в район Артемовска, а мы с Женей Быковским пошли разведывать аэродромы в районе Крамоторской и Константиновки. Линию фронта, которая проходила по реке Северский Донец, мы прошли на большой высоте вглубь территории противника, а затем снизились до бреющего полета и выполняли полет с юга на север в сторону вражеского аэродрома. Немцы, видимо приняли нас за своих, и принялись выкладывать посадочные знаки. На Крамоторском аэродроме мы обнаружили около шестидесяти фашистских бомбардировщиков и около пятидесяти истребителей, разведчиков и других одномоторных самолетов. Данные разведки сообщили командиру полка. Командир полка решил незамедлительно атаковать Крамоторский аэродром. Мы полетели, причем для того чтобы вылет был внезапным, мы не стали делать это как обычно на рассвете или перед наступлением темноты, а для того чтобы немцы не ждали, решили вести штурмовку аэродрома в обеденные часы. Налет был действительно внезапным - немецкие истребители не успели взлететь. Мы сожгли несколько фашистских самолетов на аэродроме, и один самолет в воздухе сбил мой ведомый - Виталий Попков. После этого удачного налета немцы на следующий день привезли на наш аэродром вымпел, причем было это так – на рассвете над аэродромом внезапно появилась четверка фашистских истребителей Bf-109, они пришли на большой высоте примерно четыре тысячи. Наша четверка дежурила в самолетах Ла-5, мы вместе с Сашей Пчелкиным взлетели, чтобы вступить в бой с фашистскими истребителями, но «мессеры», минуя нас, спикировали на аэродром, не вступив в воздушный бой, и сбросили вымпел. В записке было сказано, причем записка была написана на русском языке, что за то, что мы вчера штурмовали Крамоторский аэродром, мы должны ждать столько бомб на наш Старобельский аэродром, сколько гороха в той банке, в которой была вложена записка. Да, действительно, в банке было много гороха. 2-я эскадрилья решила ответить на письмо фашистов. Отвечали примерно так, как Запорожцы турецкому султану, одним словом мы дали понять немцам, что мы не боимся их угроз, но на всякий случай, чтоб они поняли, с кем имеют дело, мы решили еще сделать налет и еще уничтожили несколько фашистских самолетов. О переписке, которая завязалась между немцами и нашими летчиками, узнало командование. Оно, конечно, сделало мне соответствующее внушение, и мы прекратили дальнейшую переписку. Было принято решение нанести более ощутимый удар по аэродрому врага. Удар по аэродрому противника в «Краматорской» наносили несколько восьмерок штурмовиков Ил-2, которых прикрывала группа истребителей нашего братского 106-го истребительного авиационного полка, под командованием майора Михаила Васильевича Кузнецова. Нашей восьмерке было приказано сковать аэродром противника, сковать истребители противника, не дать им взлететь. Подошли к немецкому аэродрому на несколько минут раньше до подхода нашей группы штурмовиков. Штурмовики опоздали, нам пришлось целых 15 минут ждать наших товарищей над аэродромом противника, не давая взлететь истребителям врага под сильным зенитным огнем. Вспоминая налет наших штурмовиков на аэродром «Крамоторская», я невольно вспомнил налет фашистских самолетов в первый день войны на наш аэродром «Пружаны», где немцы уничтожили много наших самолетов. Но в этот раз наши Илы, которые выполнили по шесть-восемь заходов, уничтожили почти все бомбардировщики, которые стояли крыло в крыло в линию, взрываясь под собственными бомбами. Горело очень много истребителей и разведчиков противника. Аэродром буквально пылал, причем, если в начале, когда мы пришли, чтобы не дать истребителям взлететь и зенитки сильно обстреливали наши истребители, то сейчас штурмовики подавили зенитный огонь и работали над фашистским аэродромом как над полигоном. По данным агентурной разведки немцы в течение нескольких недель вывозили разбитую технику с аэродрома «Краматорская». События, о которых повествует Иван Павлович, легли в основу художественного фильма Леонида Быкова « В бой идут одни старики». После войны в 5- ГИАП, который располагался в Южной группе войск, приехала группа работников искусств, в том числе и Л.Ф.Быков, которому приехавший туда же Виталий Иванович Попков рассказал о боевом пути 2-й эскадрильи. Именно в тот момент Л.Ф.Быкову пришла идея создать свой знаменитый фильм о летчиках-истребителях, и, что очень важно, ему удалось передать атмосферу фронтового братства и взаимовыручки, величайшего летного мастерства и тонкого юмора, царившую в эскадрилье и созданную во многом благодаря ее командиру Ивану Павловичу Лавейкину. Вспоминается еще один бой в Донбассе. Помню, как к нам на аэродром приехал командир танкового корпуса генерал-лейтенант Ефим Григорьевич Пушкин. Он показал нам танки, с интересом осматривал самолеты, садился в кабину самолета. Попросил показать учебный воздушный бой, который ему продемонстрировали летчики моей эскадрильи Виталий Попков и Георгий Баевский. Командир танкового корпуса сказал нам, что скоро они ждут приказ о наступлении. В день наступления в районе Изюма и Червоного Шахтера мы видели танковый бой корпуса генерал-лейтенанта Е.Г.Пушкина. Со стороны немцев было несколько сотен танков, много танков было и с нашей стороны. Наши танки, едва форсировав Северский Донец, сразу же после прохождения переправы, с ходу вступали в бой, в то время как фашисты уже успели развернуться. Много танков врага уничтожили танкисты генерала Пушкина. В этом бою наш командир Василий Александрович Зайцев по радио помогал танкистам, он передавал нашей артиллерии координаты целей, передавал информацию - где в какой балке, у какого населенного пункта сосредотачиваются фашистские танки - таким образом, помогал танкистам вести танковый бой, который был очень тяжелым. Танки вели огонь с места, видны были танковые тараны. Мы были на малой высоте буквально 100-200 м. прикрывая с воздуха наших. Вначале наша группа состояла из 12 самолетов, затем многие ведомые летчики, с разрешения командира полка, пошли на аэродром, - горючее заканчивалось. Буквально на последних каплях бензина продолжали прикрывать танкистов командир полка В.А.Зайцев, В.Попков и я. Мы прилетели на свой аэродром буквально на исходе горючего, но все закончилось благополучно. 27 апреля 1943 года над аэродромом «Половинкино» внезапно появилась группа фашистских самолетов, она состояла из 26-ти Bf-110 и 8-ми Bf-109. 34 фашистских самолета оказалось над нашим аэродромом, а у нас было мало готовых к вылету истребителей Немцы сходу нанесли удар по соседнему аэродрому, где базировались наши «Бостоны», и уже находились на боевом курсе для налета на город Старобельск. В этот момент без приказа командования с нашего аэродрома взлетел дежуривший в истребителе прекрасный товарищ, летчик нашего полка младший лейтенант Евгений Власович Быковский. Его ведомый Георгий Баевский несколько отстал, на минуту-полторы задержавшись с запуском двигателя, и вот на глазах всего личного состава полка Евгений Быковский врезается в группу фашистских бомбардировщиков и, не обращая внимания на шквальный огонь стрелков, идет на сближение с ведущим. Видно было по всему, что фашистская группа пыталась выполнить второй заход и разбомбить город Старобельск, но фашистский ас - ведущий группы заметил приближение нашего истребителя, и вся группа повернула на юг. В этом бою Евгений Власович погиб, его самолет падал, отвесно пикируя, пушки самолета продолжали вести огонь, видимо тяжело раненный летчик прощался с нами. Самолет упал недалеко от станции «Половинкино», упал в болото, горел бензин, но достать самолет или тело нашего товарища нам не пришлось - невозможно было. Шагах в пятидесяти - шестидесяти от места падения Жени Быковского была сооружена импровизированная могила. Похоронили фотографию Жени и как- то случилось так, что могилу размыло весенними паводками. Много лет прошло, а на месте воздушного боя одного нашего истребителя с 34 фашистскими самолетами не осталось ни памятника, ни могилы. Красные следопыты - пионеры московской школы № 589 и пионеры школы № 3 города Старобельска начали поиски места гибели Жени Быковского, разыскали родных: отца, мать, сестру Жени. Московские ребята поведали Старобельским пионерам о том, как проходил этот воздушный бой, о том, что до этого воздушного боя Женя Быковский сделал более ста боевых вылетов, сбил 9 фашистских самолетов и пионеры вместе с ветеранами полка выступили с ходатайством перед командованием о присвоении Е.В.Быковскому звания Героя Советского Союза посмертно. В 1965 году к 20-тилетию Победы над фашистской Германией в районе Старобельска недалеко от станции «Половинкино» на средства пионеров и школьников города Старобельска с помощью рабочих завода железобетонных конструкций и рабочих тракторных мастерских был воздвигнут памятник Герою-летчику. Памятник был открыт 8 мая 1965 года, а 14 мая 1965 года Евгению Власовичу Быковскому было присвоено звание Героя Советского Союза посмертно. Много боев проведено в годы войны летчиками нашего полка. Мне пришлось за годы войны совершить около 500 боевых вылетов, я провел 106 воздушных боев, лично сбил 24 самолета противника, 15 самолетов было сбито в групповых воздушных боях. Что можно сказать об общем характере воздушных боев с фашистскими летчиками. Как правило, немцы равными группами в бой не вступали, если у них было большое преимущество, они вступали в воздушный бой, а если самолетов было одинаковое количество, старались нанести удар сзади, из-за облачности, со стороны Солнца - один удар и выход из атаки. Все мы были уверены в том, что в лобовых атаках, на встречных курсах нам нечего беспокоиться - мы знали, что фашист не выдержит, фашист свернет, что советский летчик смелей в атаке. Когда нервы немцев не выдерживали, наши летчики умело пользовались этим, как только фашистский истребитель отворачивал, сразу же меткой очередью самолеты врага сбивались. Как уже говорил Иван Павлович, Во время Курской битвы и Битвы за Днепр группам, которые возглавлял И.П.Лавейкин, часто приходилось вести воздушные бои с превосходящими по численности группами противника. Так, 20 июля 1943 г., прикрывая переправу через Северский Донец и войска на плацдарме южнее поселка «Червонный Шахтер», ведомые Гвардии капитаном И.П.Лавейкиным 12 Ла-5 вступили в бой с 35-ю Bf-109F и FW-190, 12-ю He-111 и 18-ю Ju-87. Сбито 7 самолетов противника, из которых два Bf-109F сбил ведущий группы. 15 августа 1943г. в районе Изюма 9 Ла-5 И.П.Лавейкина вступили в бой со 120-ю самолетами противника. В результате воздушного боя нашими летчиками было сбито 6 и подбито 4 самолета противника. 14-го октября 1943г., прикрывая войска в районе Запорожья, наша восьмерка Ла-5ФН встретилась с 25-ю Ju-87, 13-ю Ju-88, 4-мя FW-190 и 2-мя Bf-109G; сбито 4 самолета противника, из которых Ju-88 и Ju-87 сбил Гвардии майор Иван Павлович Лавейкин. В немецкую тактику воздушного боя входило в первую очередь определять и сбивать ведущих групп наших самолетов. Для этой цели на большой высоте над происходящим воздушным боем, как правило, барражировало звено самых опытных летчиков-инспекторов. Немцы, зная позывные, бортовые номера и летный почерк постоянно охотились за лучшими летчиками 5-го гвиап. Так, над островом Хортица на Днепре в районе Запорожья, И.П.Лавейкин неожиданно был атакован 4-мя Bf-109G. Это произошло, в тот момент, когда вся наша группа уже возвращалась на свой аэродром. Иван Павлович сразу перевел бой на вертикали, и с разной частотой выполняя вертикальные маневры, сумел создать невыгодную для немцев обстановку. Не давая противнику возможность прицельно вести огонь, сам сбивает сначала одного, а затем второго. Вернувшиеся летчики группы могли только наблюдать удалявшихся с большой скоростью двух оставшихся инспекторов. 24 августа 1943 года нам с Николаем Павловичем Дмитриевым – командиром первой эскадрильи было присвоено звание Героя Советского Союза. В конце августа 1943 г. Н.П.Дмитриев был тяжело ранен в воздушном бою, покинул горящий самолет, потерял глаз и получил сильные ожоги. После лечения вернулся в полк. 1 августа 1945 г. трагически погиб. Похоронен на Ольшанском кладбище в Праге. Большая радость была для всего летного состава полка - в этот же день звание дважды Героя Советского Союза получил наш любимый командир Василий Александрович Зайцев. В.А.Зайцева и В.П.Рулина - нашего боевого комиссара летчики любили и уважали - весь личный состав, все гвардейцы. Мне пришлось покинуть родной полк, будучи гвардии майором заместителем командира полка в ноябре 1944 года. Я был назначен в группу инспекторов по воздушному бою Управления истребительной авиации, Главного Управления боевой подготовки фронтовой авиации ВВС КА вместе с другими товарищами. Старший у нас был подполковник Андрей Григорьевич Ткаченко, в группе были Павел Ильич Песков, дважды герой Советского Союза Арсений Васильевич Ворожейкин, Герой Советского Союза Константин Михайлович Трещев и другие. Нашей группе инспекторов по воздушному бою посчастливилось участвовать в боевом вылете 1 мая 1945 г., в котором летчики дивизии в то время подполковника Лобова Георгия Агеевича, впоследствии генерал-лейтенанта авиации, Героя Советского Союза, в составе группы из 17 самолетов Як-3 сбросили два красных полотнища с надписью «Победа» и «Да здравствует 1-е Мая» над Рейхстагом. В то время красные полотнища на стенах Рейхстага тут и там устанавливали представители наземных войск. Командующий 2-й Воздушной армии Степан Акимович Красовский, совершенно справедливо полагая, что летчики не менее заслуживают такое же право, отдал Приказ сбросить Знамя Победы над пылающим Рейхстагом во славу всех живых и погибших в воздушных боях летчиков, что и было выполнено нами на глазах у всех, кто только что закончил его штурм. На обратном пути на Берлинский аэродром «Альтено», группа встретилась с несколькими самолетами противника FW-190. Иван Павлович резко развернул свой Як-3 и атаковал одного из них. Самолет быстро вырос в прицеле, и оставалось только нажать на гашетки пушки и пулеметов и в этот момент Лавейкин увидел, что за штурвалом «фоккера» сидит еще совсем молодой пацан, бестолково крутящий головой. Иван Павлович не стал его сбивать – заканчивалась великая и страшная война и, наверное, этот немец поживает сейчас в Германии, так и не узнав, кто оставил ему жизнь. После Войны я закончил две Академии: Военно-воздушную Краснознаменную Академию в Монино и Академию Генерального штаба. 25 лет пролетал практически на всех типах отечественных истребителей, в том числе и на сверхзвуковых. Пять лет командовал авиадивизиями на Сахалине и в Северной Группе войск, и основное внимание всегда уделял подготовке личного состава для полетов ночью в сложных метеоусловиях. В музее авиации в Монино сохранился самолет УТИ МиГ-15, на котором И.П.Лавейкин принимал на классность для полетов в СМУ летный состав дивизии, которой командовал на Сахалине. Научный сотрудник музея полковник Владимир Васильевич Осипов, кстати говоря, уже послевоенный ветеран 5-го гвиап, просматривая формуляры самолета, обнаружил, что после перегонки его с Дальнего востока на аэродром «Чкаловская», на этом же МиГ-15-м летали Ю.А.Гагарин, Г.С.Титов и другие члены отряда космонавтов. В 1962 г., проходя службу в Северной группе войск, Иван Павлович был одним из первых пяти командиров дивизий, вылетевших на только поступавшим в авиационные части МиГ-21. В настоящее время являюсь заведующим кафедрой ВВС в Военной Академии им. М.В.Фрунзе и самой большой потерей в жизни считаю потерю возможности летать. Но тут уже ничего не поделаешь, военные врачи строго подходят к здоровью летного состава, и приходит время, когда приходится расставаться с летной работой. Иван Павлович, к своему большому сожалению, был вынужден уйти с летной работы в самом расцвете сил в возрасте 43-х лет по настоянию врачей из-за небольшого одностороннего снижения слуха, произошедшего во время Войны, абсолютно не мешавшему радиообмену. Более 20 лет был заведующим кафедрой ВВС в Военной Академии им. М.В.Фрунзе, где проявился его талант педагога. Многие «афганцы», получившие звание Героя Советского Союза являлись его слушателями, в том числе Р.С.Аушев, В.В.Пименов, П.С.Грачев и многие другие. После выполнения космического полета мне довелось совершить много поездок по стране и за рубежом, бывать и в воинских частях. Очень часто ко мне подходили выпускники Академии и говорили самые теплые слова об Иване Павловиче, своем учителе - заведующем кафедрой ВВС, который по их словам проводил необычайно интересные занятия по боевому применению фронтовой авиации, сопровождавшиеся конкретными примерами и фактами времен Великой Отечественной Войны. Я хочу пожелать всем ветеранам 5-го Гвардейского Берлинского Краснознаменного ордена Богдана Хмельницкого истребительного авиационного полка, а также тем, кто продолжает служить в этом полку под нашим Гвардейским Знаменем здоровья, счастья и благополучия. Генерал-майор авиации Герой Советского Союза Кандидат военных наук И.П.Лавейкин В 1989 году мне посчастливилось побывать и в 5-м гвиап. Это была незабываемая встреча. С какой гордостью личный состав полка носил звание Гвардейцев. В части были созданы замечательный музей и аллея Героев. Встреча произошла в Доме офицеров, где летчики 2-й эскадрильи исполнили «Смуглянку», а я песни, написанные моим командиром Юрием Романенко в космическом полете. Позже на берегу озера Балатон мы подняли чарку в память всех ветеранов этого прославленного, одного из самых лучших в Военно-воздушных силах полка. В ходе войны летчиками полка произведено 23 883 боевых вылета, проведено 1 197 воздушных боев, в которых сбито 729 самолетов противника - второй результат в ВВС по количеству сбитых самолетов противника. 5-й гвиап был расформирован в годы «Перестройки», несмотря на то, что носил звание «Берлинский», и по всем законам воинской чести и Приказу Народного комиссара обороны расформированию не подлежал. Иван Павлович Лавейкин уже не был этому свидетель. Он скончался 2 декабря 1986г. в возрасте 65 лет, не дожив месяца с небольшим до старта космического корабля «Союз-ТМ2», с экипажем в составе командира - дважды Героя Советского Союза Юрия Викторовича Романенко и бортинженера Александра Ивановича Лавейкина. В период Великой Отечественно войны И.П.Лавейкин совершил 498 боевых вылетов, в том числе на прикрытие наземных войск 276 вылетов, на штурмовые действия по войскам и технике противника 67 вылетов, на сопровождение бомбардировщиков и штурмовиков 75 вылетов, на разведку войск и аэродромов противника 38 вылетов, на бомбометание 26 вылетов, на блокирование аэродромов противника 4 вылета, на перехват самолетов-разведчиков 3 вылета, на «охоту» 9 вылетов. Общий боевой налет составил 435 ч. 36м. Провел 106 воздушных боев, в которых лично сбил 24 самолета противника и 15 в паре с ведомыми.

Осенью 1940 года я прибыл для дальнейшего прохождения службы в 54 авиационный бомбардировочный полк, который стоял на аэродроме в четырёх километрах от г.Вильно. Велико было моё изумление, когда на другой день среди летчиков-истребителей, направлявшихся в столовую, я увидел своего брата Ивана. Не меньше обрадовался и он. Вечером, после ужина, встретились. Рассказам, расспросам не было конца. Ведь мы не виделись уже два года. После окончания Вязниковского аэроклуба в 1938 г. Иван был направлен в Чкаловскую военную школу пилотов. Окончил её, стал истребителем и некоторое время служил в Великих Луках, а оттуда их полк перелетел сюда. Город Вильно в сентябре 1939 года был освобождён от польской оккупации Красной армией и вскоре передан Литве. В октябре того же года с Прибалтийскими республиками, в том числе и с Литвой, СССР заключил договоры о взаимопомощи, по которым в этих республиках разместили ряд гарнизонов Красной Армии. Однако против наших гарнизонов, военнослужащих учинялись различные провокации вплоть до похищения и убийств наших военнослужащих. Иван рассказал, как в июне 1940 года аэродром блокировали литовские войска. На самолёты и аэродромные сооружения были направлены пулемёты, пушки. Личный состав спал под самолётами, готовый в любой момент дать отпор. Ивану со звеном было приказано взлететь, произвести разведку. С большим трудом удалось подавить желание проштурмовать противника. Через три дня блокада была снята. В июне 1940 г. прошли выборы, приведшие к власти представителей народа. Здесь вот, на аэродроме, и стоял полк, в котором служил брат. Летали они на истребителях "Чайка". Расскажу о себе. После окончания педучилища я, как и многие мои сверстники, попросил направить меня на работу в Сибирь, хотя меня оставляли работать в городе, даже чуть не заслали на учёбу в Ленинградскую военно-медицинскую академию. Через полтора года работы учителем я был призван в армию. К величайшей моей гордости, о чём я тут же отписал домой, я стал пулемётчиком N 1 на тачанке. Сбылась мечта - в детстве все после кинофильма "Чапаев" хотели стать пулемётчиками. Но не долго я оставался "чапаевцем". Вскоре нас, шестерых из полка, имевших среднее образование, направили в авиационную школу ШМАС в Калачинск возле Омска. После её окончания стал воздушным стрелком-радистом, звание - старшина. Направили на службу в г. Каунас в штаб авиадивизии. Всё здесь для нас казалось ново, интересно, а порой и дико. Провокации, о которых я уже писал, загнали нас на житьё в мужской монастырь. Два месяца мы там жили. Ограждён он был высокой (метров восемь) толстой кирпичной стеной. Одно из зданий освободили от монахов и передали нам. Под жильё отвели монашеские кельи - вполне благоустроенные комнаты. Кровать, стол, тумбочка, отдельно туалет, ванная, угол для моления. Винтовой лестницей с первого до четвёртого этажа соединялись залы-библиотеки (по 100 кв м примерно). Литература имелась во множестве, разная, в том числе иностранная, не говорю уж о католической. В одном крыле здания часть первого этажа занимала громадная зала, и здесь я впервые увидел орган, поиграл на нём. На втором этаже - физический кабинет. На третьем - химический, этажом выше - биологический. Все хорошо оборудованные. Наши техникумы по сравнению с этим - убожество. Вот так монахи! Как это далеко от того, что нам о них говорили в школе. По территории монастыря нам не очень разрешали ходить. Да и некогда было, так как с утра уезжали на аэродром. Но всё же наблюдали. Распорядок дня у монахов строгий. Обычно с 6 до 7 часов вечера они парами и в одиночку прогуливались по большому парку. Посреди него была крытая веранда с пинг-понгом (настольный теннис). Его я впервые видел. Однажды в субботу мы с другом пригласили девушек. Расположились на веранде, смеялись, играли. А это был как раз час вечерней прогулки и благочестивых размышлений служителей бога - и вдруг такой соблазн. Со следующего дня час прогулки перенесли на другое время, да и нам запретили приглашать девушек. Шестого ноября вообще произошла забавная история. Украшали здание к Октябрьскому празднику. Лозунги, флаги. Один из флагов прикрепили на балконе 4-го этажа к перилам. Вечером видим, монахи что-то с неудовольствием поглядывают на нашу наглядную агитацию. Минут через двадцать неторопливо прошествовал настоятель монастыря с двумя служками. Постоял. Поглядел. Направился в штаб дивизии. Минут через пять ушли. Вслед за ними выскакивает комиссар дивизии. Уставился на флаг на четвёртом этаже. Мы заинтересовались. Оказывается, если на флаг смотреть прямо, он как раз бесстыдно проектируется между ног Матки бозки Ченстоховской, изображение которой в рост человека располагалось на стене. Смех и грех. Приказано было немедленно передвинуть флаг на угол балкона. Монахи успокоились. Вот так мы познакомились с монашеской действительностью. А вскоре меня перевели на службу в Вильно в экипаж комиссара эскадрильи в 54 полк, где я и встретился с Иваном. Теперь мы служили с братом в одном месте. В середине июня 1941 г. шесть экипажей нашего полка получили задание перегнать самолёты СБ в авиационную школу, располагавшуюся в Тоцких лагерях под Чкаловым (мы стали получать новые самолеты АР-2 и летали уже на них). Я летел в экипаже лейтенанта Васи Кибалко, к которому был переведен на этот полёт. Оказывается, курсанты школы прошли курс теоретического обучения, но на боевых самолётах еще не летали, так как их не имелось в школе (лишь учебные "спарки"). Нетрудно представить радость курсантов, когда мы сели на их аэродроме. Нас качали, носили на руках. А мне досталось особо, так как среди встречавших я увидел (вернее они заметили меня раньше) Рассказова и других ребят, с которыми учился вместе в Горьковской школе г.Вязники. После окончания средней школы и аэроклуба в родном городе они попали сюда в авиашколу и "припухали" здесь в ожидании самолётов. Встреча у меня осталась в памяти, хотя этих ребят на фронте потом я не встречал (говорили в городе, что они все погибли). Любезные хозяева на радости вечером выставили нам бочку пива, припасённую с большим трудом заранее. Мы рассчитывали погулять здесь дня два-три, а я отсюда должен был ехать в Томск в пединститут для поступления на заочное обучение. Однако ночью неожиданно пришла телеграмма из полка, в которой командир категорически приказывал срочно возвратиться в Вильно. Делать нечего. Поехали. Уже в поездах встречали много военных, вызванных телеграммами в свои части. Догадок, самых фантастических, было много. В Вильно приехали вечером 21 июня. Добрались пешком до аэродрома. К великому удивлению, наших самолётов не оказалось (не считая нескольких неисправных). В проходной нас встретил дежурный. Он рассказал, что наш полк и полк Ивана перелетели днём на запасные полевые аэродромы, казарма опечатана, а нам можно переспать до утра в лагере. Если ночью будет автомашина на аэродром, разбудят. Пришли в ангар, набрали самолётных чехлов и вроде подходяще устроились с ночлегом - много ли надо военному. Так как на другой день было воскресенье, то все стали просить командира группы не торопиться завтра на аэродром, а отдохнуть денёк в городе. Легли что-то около полуночи. Вдруг прибежал дежурный и сообщил, что едет машина в полк. Последовала команда "Встать, садиться на машину". Увы, наши расчёты погулять в Вильно рассеялись, как мираж. Полевой аэродром располагался километрах в 15-18 от Вильно в Кивишках. Туда мы добрались часа в два утра. Стоял такой густой туман, что буквально в трёх шагах ничего не было видно. Нас развели по палаткам, но заснуть не удалось, так как прозвучал горн тревоги. Это было часа в три утра. Вскочили. Оделись. В тумане ничего не видно. С трудом нашли свой самолёт и техников. Подбегаем к стоянке самолёта. Там уже кипит работа. Включились и мы. Оружейник хлопотал у бомболюка, подвешивал боевые бомбы. Моторист помогал ему. Так как я был в экипаже комиссара эскадрильи Верховского, то спросил Кибалко, как мне определиться. Он посоветовал работать пока на его самолёте (потом меня так и оставила у него). Начал налаживать пулемёт, опробывать рацию. Лётчик и штурман убежали на КП. Помаленьку стал рассеиваться туман. Нас, приехавших из Чкалова, заметили. Начались расспросы. Вдруг вдали, на высоте около тысячи метров, показалась группа самолётов в направлении на Вильно. Конфигурация незнакома. Нас стали расспрашивать, не видели ли мы таких в тылу. Хотя мы и не видели, но стали "загибать" (а на это все авиаторы мастера), что очевидно это ИЛ -2 (под чехлами мы их видали в Саратове). На самом деле это были немецкие самолёты Ю-87, немножко похожие на наши штурмовики. Незнакомцы летели просто группой, почти не соблюдая строя. Задрав головы, мы любовались приличной скоростью самолётов. А так как в июне ожидались большие учения, то полагали, что они начались, и полёт незнакомых самолётов, наш перелет сюда, да и тревога являются подтверждением тому. Самолёты пролетели прямо над нами. Почему они нас не разбомбили, до сих пор для меня остается тайной. Или помешали остатки тумана, или их внимание было сосредоточено на г.Вильно и нашем стационарном аэродроме. Одним словом, через несколько минут они оказались над нами. Разошлись в круг, начали пикировать. Появился дым. Любопытная (если можно так выразиться) деталь: первыми бомбами, как нам потом рассказали, был разбит ангар, в котором мы располагались на ночлег. Мы любовались этой картиной, думая: падают учебные бомбы, но почему такой большой дым? От дальнейших недоуменных размышлений на тему о том, что происходит, отвлекла ракета с КП, означавшая команду: "Выруливай на вылет". Помню, что полевой аэродром был неважный, экипажи с него ещё не летали, и Вася Кибалко на взлёте еле успел оторвать самолет, задев за макушки елей. Так мы полетели на первое боевое задание. Это было часов в 5 утра. Полагая, что вылет учебный, я не надел парашют. Он прицеплялся на лямки спереди и очень мешал. Пусть валяется в кабине. И пулемёт не зарядил - с ним много возни потом. До войны нашему полку давалась на случай войны основная и запасная цели. И маршрут прорабатывался в соответствии с этим. Основной целью был железнодорожный узел г.Кёнигсберг. Считая вылет учебным, набираем высоту над аэродромом. А надо было набрать 6 тысяч метров. Набрали 2 тысячи. Кодом по радио запрашиваем землю подтвердить задание. Подтверждают. Набрали 4 тысячи. Запрашиваем опять. Подтверждают. Надо надевать кислородные маски. Набрали 6 тысяч, легли на маршрут. Не долетая до границы увидели на земле пожары, а кое-где и орудийную стрельбу. Стало ясно, что это настоящее боевое задание. Срочно надеваю парашют, заряжаю пулемёты. Подлетаем к Кёнигсбергу. Отбомбились, ложимся на обратный курс. Ни истребителей противника, ни зенитного огня не встретили. Немцы, видимо, не рассчитывали на такое "нахальство" с нашей стороны. Но вот появились немецкие истребители, уже в районе границы. Сходу они сбили несколько наших самолётов. Длинной очередью немцу удалось поджечь наш самолёт. Подлетев к нам метров на 20-30, он сделал крен и стала видна его улыбающаяся морда. Без особого прицеливания успеваю всадить очередь из пулемёта. К величайшей моей радости фашист загорелся и стал падать. Горели, падали и мы. Что делать? Надо прыгать. Вот когда пригодился парашют. Срываю колпак над кабиной. Подтягиваюсь, чтобы выпрыгнуть. Но самолёт падал беспорядочно, кувыркался и все попытки оказывались бесплодными, отбрасывало от одного борта к другому. Смотрю на высотомер. Стрелка его упорно показывает уменьшение высоты, 5000-4000 метров. А я никак не могу выбраться из горящего самолета. Так продолжалось примерно до 1000 метров. До сих пор перед моими глазами эта стрелка, упорно ползущая к нулю. Появилась даже мысль, что мне крышка. И вдруг я оказался в воздухе. Очевидно, меня при перевороте самолета выбросило из кабины. Не сразу сообразил, что делать. И уже совсем инстинктивно выдернул кольцо парашюта. Он раскрылся. Через 7-10 секунд я оказался висящим на дереве. Оказывается, всё это происходило над лесным массивом. Расстегнул лямки парашюта, подтянулся к стволу дерева и спрыгнул на землю. Осматриваюсь. Вблизи оказалась лесная дорога. Так как во время боя я потерял ориентировку, решил идти на восток. Прошел метров 300. Вдруг из-за дерева выскакивает человек с пистолетом в руке и предлагает поднять руки. Это оказался капитан Карабутов из нашего полка, тоже сбитый. Недоразумение разъяснилось. Идём вдвоем. К нам присоединились ещё несколько человек из нашего полка. 3атем пехотинцы. Они сообщили, что немцы уже где-то впереди нас. Стали идти осторожнее, искали исправную машину из числа брошенных на дороге. Нашли. Сажусь за руль. Карабутов рядом. Вот где пригодилась уменье управлять автомобилями, которые мы гоняли в свободное время по аэродрому. Бензина оказалось в баке маловато и мы решили подзаправиться. В брошенных машинах его не попадалось. Но вот видим на дереве стрелку-указатель на МТС. Повернули. Впереди показалась ограда и открытые ворота. Въезжаем. К нашему ужасу, метрах в 50 стоят немецкие танки. Танкисты стоят группой в стороне. Панически кручу баранку, разворачиваю машину и краем глаза вижу, как танкисты бросились к танкам. Выскочили за ворота и петляем по лесной дороге. Над машиной взрываются снаряды, посылаемые с танков. Но вреда нам они не причинили, да и танки по лесной дороге не могли нас догнать. Пронесло. Через 8-10 км пути догнали отступающую пехотную часть. Узнали, что севернее проходит шоссейная дорога, по ней и движутся немецкие войска; оттуда их танки и завернули в МТС. Поэтому нам и не встретились немцы на этой дороге. Через день мы добрались до аэродрома г.Двинска, куда должны были сесть после боевого вылета.

К февралю 1943 г. мы закончили переучивание, получили новые самолёты и улетели на фронт, на Курскую дугу. Я уже к этому времени стал флагманским стрелком-радистом первой эскадрильи. В марте-мае полк изредка совершал полёты на разведку, на бомбометание отдельных целей. Помогали партизанам. Полёты на помощь партизанам были связаны с большими трудностями. Летать приходилось далеко в тыл врага через аэродромы противника и укрепленные пункты. В один из дней было приказано слетать и сжечь несколько деревень, где были немецкие гарнизоны. Партизаны здесь были окружены и прорывались на юго-запад вот через эти деревни. Надо было расчистить им путь. Взяв в прикрытие девятку американских "Аэрокобр", долгое время летели вдоль линии фронта, привели их в Фатеж, где собирались взамен взять "Яков". "Аэрокобры" должны были здесь сесть и встретить нас уже на обратном пути. Однако тут произошло трагическое событие, которые иногда встречаются. В летевшей перед нами девятке из другого полка два самолёта врезались друг в друга на развороте, загорелись и упали. Проспавшие зенитчики сделали вывод, что их сбили истребители и открыли огонь по "аэрокобрам", приняв их за немцев. "Яки", ждавшие нас в стороне, увидели огонь зениток, горевшие самолёты на земле и тоже приняли "Аэрокобр" за "мессершмидтов" (они действительно похожи), якобы блокировавших аэродром, и ринулись на них в атаку. Так началась драка своих со своими. А мы тем временем делали один... два... круга в стороне, не понимая, что происходит. Несмотря на мои вызовы по радио, истребители прикрытия к нам не подходят. Пришлось запросить по радио кодом командира полка, как нам быть. Последовала команда идти на цель без прикрытия. Чуть позднее нас догнали два наших истребителя, но и те где-то отстали. Шли на цель под облаками на высоте 700-800 метров. Много тревожных минут пришлась пережить. За 90 километров, которые мы летели до цели за линией фронта, под нами проплыли несколько аэродромов противника, укрепленных пунктов. Но ни истребители, ни зенитки не остановили нас, видимо, боясь демаскировать себя. Километров за пять увидели среди лесного массива длинные огненные стрелы, указывающие на деревни, которые мы должны были разбомбить. Перестроились в пеленг, по звеньям, и сбросили бомбы. Развернулись. На месте опорных пунктов врага бушевало море огня. Так же спокойно прошёл и обратный путь к своему аэродрому. Сели сходу, так как у некоторых уже кончался бензин. Во время полётов мы видели, как много немцы сосредотачивали здесь авиации, зениток. И очень удивительна было нам, когда в этих условиях, желая дать отдохнуть отдельным ветеранам полка, нас шестерых послали отдохнуть на две недели в авиационный санаторий, расположенный в Смирновском ущелье под Саратовом. Добирались не без курьезов. Километрах в 8-10 от Курска находился аэродром, с которого мы на "Дугласе" должны были в 10 утра вылететь в Саратов. А до Курска добирались на поезде. Прибыли в середине дня на станцию Лев Толстой. Об этом я хочу рассказать не затем, чтобы кого-то позабавить, а чтоб хоть немного можно было представить, какая обстановка складывалась вблизи фронта, в тылу. Поезд встал. Стоим час, два. Никакого движения. Командир сходил к начальнику станции. Тот ничего утешительного не обещал. Всё пропускали эшелоны с военными грузами, и те не вставали здесь. А дело уже к вечеру. Тогда командир послал телеграмму комдиву. Указал, где остановились, и что нет надежды уехать до утра. Опаздываем на "Дуглас". Нельзя ли нас перебросить туда на У-2. Сесть самолет может на поле метрах в 600 севернее станции. Ответа не последовало, но вскоре над станцией стад кружить У-2 над тем местом, которое мы указали в телеграмме, и пошёл на посадку. В это время наш поезд проявил желание двинуться. Решив, что самолёт нас шестерых до ночи уже не успеет перебросить, в спешке командир говорит мне: "Прыгай (а мы ехали на открытой площадке), лети в Курск на У-2". Прыгнул уже на ходу поезда. Поспешаю к месту посадки У-2. 0сталось метров двести. К своему удивлению замечаю - там крутят пропеллер, чтобы завести мотор. Зачем? И почему там два человека? Выхватываю пистолет, стреляю, чтобы обратить на себя внимание. Обратили. Подбегаю к ним. Спрашивают, кто я такой. Говорю, что они за нами прилетели. У тех глаза на лоб. Объяснили, что они с почтой и никакого отношения к нам не имеют. Ужас! Объяснил им обстановку и попросил перебросить в Курск. Они отвечают, что и сами-то взлететь не могут, так как весенняя почва раскисла и надо ждать до утра, может, подмерзнет. Что делать? Бегу на станцию. Начальник не менее меня был обескуражен. Попросил его узнать по телефону, где состав, на котором едут наши. Узнал. Оказывается, он проехал километров пятнадцать и стоит на железнодорожной станции перед Курском. Попросили пригласить к телефону командира. Минут через 10-15 состоялся разговор. Объяснив командиру пренеприятную новость, я спросил, что делать. Узнал, что их состав еще часа два простоит. Мне было велено догонять их по шпалам пешочком. Не мудрствуя лукаво, решил не терять времени и трусцой двинулся в путь. Разные философские мысли приходили в голову, но отвлекало от них страшное желание курить. Я курил тогда много (а начал в первый день войны). К своему ужасу вспомнил, что у меня нет не только табака, но и никаких документов. Всё это осталось у командира. Протрусив километров десять (уже стемнело), увидел будку объездчика. Зашёл туда и попросил покурить. Посмотрев на меня подозрительно - а вид у меня был распалённый - объездчик дал мне махры на козью ножку. Закурив, я вроде с новыми силами двинулся дальше. Между тем объездчик тут же сообщил по телефону, что забегал диверсант, угрожал пистолетом, отобрал курево и скрылся в направлении Курска. Но там уже определили, что это за диверсант, и не придали значения "патриотическому сообщению". Прибегаю на станцию, весь путь проделав в рекордный срок - полтора часа. А поезд, оказывается, минут пять как ушёл. Измученный, лёг на диване в комнате дежурного. И только к утру, потеряв всякую надежду, приехал в Курск. А там ведь ещё до аэродрома надо добираться километров 8-10. Добрался, точнее - добежал. "Дуглас" уже готовился выруливать на взлёт. Ребята увидели меня, втащили еле живого в кабину. Первым делом: "Дайте покурить". Хорошо мы отдохнули под Саратовом.

Выполняя отдельные задания, полк готовился к большим боям. Готовилась знаменитая курская битва. Дня за 3-4 до начала битвы к нашему самолету прибежал посыльный и передал приказание срочно явиться в штаб полка. Только что на аэродром прилетел представитель истребительного полка, чтобы договориться о порядке сопровождения, прикрытия, огневого взаимодействия, связи. А мне, как я уже писал, приходилось этим заниматься. Прибежал в штаб. Он размещался в землянке. Осмотрелся. И вот уж неисповедимы пути господни. В штабе, в качестве представителя истребительного полка, находился мой брат. Объяснились. Он уже был заместителем командира полка. Не пришлось нам тогда много поговорить. После совещания Иван торопился на свой аэродром. Дело было к вечеру. Улетая, он, по просьбе командира нашего полка, выполнил над аэродромом несколько сложных фигур высшего пилотажа и с резким снижением скрылся. Среди лётного состава быстро распространился слух, что нас будет прикрывать 157 истребительный полк, что в нём порядочно Героев, что вот один из них прилетал и что это мой брат. А я ходил - нос кверху. С первого боевого вылета мы почувствовали разницу в организации прикрытия. Раньше истребители как-то жались к нам, хотя в ряде исключительных ситуаций так и должно быть. Но не всегда. Раньше нам обычно в сопровождение давали 6-8 истребителей. Теперь их стало четыре, и очень редко шесть. Обычно Иван по радио и на земле при встречах с нашим полком говорил, чтобы мы не боялись за хвост, а точнее бомбили. Действительно, за время совместных полетав с их полком мы от истребителей противника на потеряли ни одного самолёта. В период Курской битвы в иные дни, особенно первые, доводилось делать по два-три вылета. И это всё при ожесточённом противодействии истребителей и зениток противника. Зениток было так много, что диву потом на земле давались, как удалось унести ноги, да ещё и поразить цель. Почти после каждого вылета в самолёте насчитывалась масса пробоин от зенитных снарядов. Однажды, проверяя мой парашют, старшина обнаружил в нём осколок, пробивший до десяти слоев шелка и застрявший. Так парашют спас мне жизнь. Был и такой случай. Лежу у нижнего пулемёта, держусь за его ручки и ищу цель. Вдруг чувствую - какой-то удар в грудь. Оказывается, рядом с самолётом разорвался зенитный снаряд, осколок пробил борт, пролетел под правой рукой (они обе были вытянуты), попал в карабин парашюта, перебил его, чиркнул по груди и, попав в орден, вместе с ним пробил левый борт и вылетел. Вот какова была сила удара! А ордена мне потом так и не вернули. Нелегко мне приходилось как флагманскому стрелку-радисту. Надо держать связь с истребителями, с землей, внутри строя со стрелками других самолётов, организовывать огневой отпор истребителям противника. И самому стрелять. Вертишься, как белка в колесе. В эти дни стали наблюдаться случаи использования немцами эфира для дезинформации. Основную и запасную радиоволны я получал обычно утром. Строго ограничивалось их использование в первом вылете. Но немцам удавалось часам к 9-10 установить их и использовать в своих целях. 12 августа мы полетели бомбить железнодорожную станцию Хутор Михайловский. Вдруг по радио открытым текстом получаю команду возвращаться назад с бомбами. Доложил командиру. Тот велел запросить подтверждение паролем, но подтверждения не последовало. Тогда решили цель бомбить. Не раз бывали случаи, когда по радио приятным голосом нас приглашали садиться на немецкий аэродром, обещая райскую жизнь. Отвечали мы обычно словами, которые здесь писать неудобно. Летать мы начали 7 июля. Напряжение боев и потери боевых товарищей действовали угнетающе. В эти дни мы размещались в школе. В классах были построены нары и спали на них поэкипажно. Седьмого у нас сбили один экипаж. Потом второй, третий. Все они лежали на нарах подряд, один за другим (это, конечно, случайность). Но когда сбили третий, то экипаж четвёртого переместился на пол. Вообще-то в авиации примет много, и в них обычно верят. В первые дни боёв под Курском в воздухе наблюдалось известное равновесие в авиации. Однако черев 15-20 дней боев положение изменилось в нашу пользу. Вспоминается один из вылетов. Нам стали давать задания на свободные полёты. Конкретная цель не указывалась, давался район полёта и надо было цель искать самим. Как-то в конце июля нам дали прямоугольник, сторонами которого стали две шоссейные и железная дороги. Вот в нём мы и должны были искать цель. Видим - со стороны Орла на запад движется эшелон с бензоцистернами. Вот это удача! Заходим по ходу его движения, обстреливаем. Сначала лётчики из носовых пулемётов, затем стрелки из хвостовых. Раз зашли, два. Пули попадают в эшелон, а толку нет. Машинист то притормозит, то наберёт скорость. Решили начать на третьем заходе стрельбу пораньше. А в пулемётной кассете пули чередуются: обычная, трассирующая, разрывная, зажигательная, бронебойная. И вот только пули достигли земли, как вспыхнул огненный хвост, мгновенно догнал эшелон и перед нами тот взорвался. Еле успели отвернуть в сторону. Видимо пули в первых заходах, попадая в цистерны, гасли, так как в них еще и заканчивался газ. Но цистерны мы пробивали, бензин на землю вытекал, и нам совершенно случайно удалось его зажечь на земле на третьем заходе. Почему мы сразу не сообразили?

В районе города Лоева наши части форсировали сходу Днепр. На плацдарме завязалась ожесточенная битва. Немецкие самолёты остервенело бомбили переправы, чтобы сорвать пополнение, а вражеская артиллерия обстреливала прорвавшихся за Днепр. Нам было приказано подавить эту артиллерию. Перед одним из вылетов мы на земле договорились о том, что после сбрасывания бомб уходим от цели на свою территорию левым разворотом. Сообщили истребителям. Однако всё изменилось. Недаром говорят, гладко было на бумаге, да забыли про овраги. До нас немецкие позиции на правом берегу Днепра бомбили еще несколько групп. И все они уходили от цели с левым разворотом. Немцы это раскусили, зенитки пристрелялись и шедшие впереди нас группы несли потери от зениток. Плотность огня была очень велика. Всё это мы видели, подлетая к цели. Тогда командир нашей эскадрильи принял решение уходить с правым разворотом, о чем я и передал по радио сообщение истребителям. Бросили бомбы, сделали правый разворот и к своему ужасу увидели, что наши истребители идут влево. Мы остались одни. Пока делали разворот к линии фронта, нас перехватили истребители противника - и в большом количестве. Приготовились к бою, плотнее сомкнулись. Увидев, что мы без сопровождения, немцы решили использовать свое огромное преимущество, и не сбивая, посадить нас на свой аэродром. Взять живьём, так сказать. Стоило нам сделать доворот вправо, к линии фронта, как перед нашим курсом полетели снаряды и пули с их истребителей. Нас всячески отсекали влево. Дело пахло керосином. Как быть? В этот вылет нас сопровождали истребители из другого полка. Но когда еще подлетали к линии фронта, я услышал по радио голос Ивана, который командовал группой прикрытия над нашими переправами через Днепр (группы прикрытия не связаны с сопровождением конкретных штурмовиков или бомбардировщиков). После ранения Иван потерял часть слуха и теперь в воздухе с своем строю его чаще всего вызывали не паролем, а кличкой "глухой". Это я знал, как знали и многие лётчики фронта (а может быть, и немцы). И при подлёте к Днепру я понял, что Иван возглавляет группу прикрытия. Об этом я, кстати, сказал командиру, В трагическую минуту, когда нас окружили немцы, наш командир, прежде чем принять решение на бой, спросил меня, нельзя ли вызвать по радио Ивана. Не зная их пароля, я начал открытым текстом вызывать: "Глухой, глухой, я Григорий, как слышишь?". К счастью, Иван ответил сразу. Я доложил командиру и переключил на него приёмник и передатчик. С моей помощью командир кратко открытым текстом (за что потом был нам втык - ну а что делать?) объяснил обстановку. Узнав, где мы находимся, Иван посоветовал, чтоб мы и дальше, уменьшив скорость, летели в немецкий тыл и ждали его. Имея значительное преимущество в высоте, он повел группу вдогонку за нами и минут через пять по радио передал, что видит нас и начинает бой с фрицами. Мы воспользовались этим, резко увеличили скорость и сделали разворот к своей территории. Немцам уже стало не до нас.

Во время освобождения нашими войсками города Дмитровск-Орловский бомбили гитлеровскую колонну на шоссейной дороге. На земле взяли осколочные мелкие бомбы и теперь сбросили их на колонну. Фашистов с дороги как ветром сдуло. Побросали и машины. Тогда мы перестроились в пеленг по звеньям, сделали второй заход над рассеянной колонной и штурмовали врага огнём из пулемётов. Увлеклись настолько, что многие расстреляли все боеприпасы. Тут подвернулась пара немецких истребителей. Заходят нам в хвост, а отстреливаться нечем. В отчаянии хватаю ракетницу и стреляю по фашисту. Немецкий истребитель признал, видимо, ракету за новый вид оружия и отвалил в сторону. Недаром говорят: век живи, век учись. Хотя не я изобрел такой способ, применялся он и в других частях.

Были на фронте и такие вот дни. С одного из аэродромов в Польше летали на боевое задание. Утром, как обычно, не завтракали. Подкрепились шоколадом и всё. Завтрак на аэродром привезли, но ракета с командного пункта ("на вылет") "испортила" нам аппетит. Слетали. До цели было далеко и бензина осталось мало. Некоторые садились сходу. Садится Извеков, а у него зависли две бомбы внешней подвески. С ними садиться нельзя. Ему со старта дают красную ракету: "Уходи на второй круг". Ушёл. Вызывают по радио, чтобы решить, что делать. А радист его самолёта уже успел выключиться. Заходит на посадку опять, ему опять красную ракету. Все переживаем, чем кончится эта история. Наконец лётчик догадался включить радио и спросить, в чём дело, чего его гоняют, ведь бензина осталось еле-еле, и другие гневные слова он произносил. Ему объяснили и велели аварийно сбросить бомбы в большое озеро километрах в трёх от аэродрома. Извеков сбросил, бомбы там взорвались. Садиться ему пришлось уже поперёк старта - бензин кончился. Предупредили нас, что второго вылета, очевидно, не будет, можно ехать на обед. Поехали. Только расположились в столовой, вдруг с аэродрома ракеты: "Срочно на вылет". Побросали ложки, прыгаем в полуторку и гоним на аэродром. На беду, на крутом повороте открывается задний борт и человек восемь оказались на земле. Да так неудачно, что многих отправили в медсанбат. Почти все они оказались из разных экипажей. Командиру пришлось срочно перекраивать экипажи, а время идёт. Из штаба дивизии спрашивают, почему не взлетаем? Взлетели. Вылет прошел удачно. Но происшествия того дня на этом не закончились. Приезжаем вечером в столовую голодные. Повара подают нам уху, жареную рыбу. Откуда такое богатство, спрашиваем. Оказывается, технари успели разведать озеро, куда Извеков бросил две бомбы, а там оказалась масса глушёных судаков и другой рыбы. Они и набрали бочки две. После ухи нам подали котлеты. Их тоже съели. Ночью у некоторых, в том числе у меня, начались страшные рези в желудке. Нас срочно в медсанбат. Отравление. Сделали промывание. Оказалось, что повар эти котлеты сделал утром, на аэродром привозил, в обед нам предлагал, а съесть их не удавалось. Тогда он подсунул их вечером. Пришлось пролежать два дня. С тех пор я не только в армии, но и дома лет десять не мог есть котлеты. Как командир полка с комиссаром отдувались за этот день, остаётся только предполагать.

Перед Варшавской операцией образовалась пауза. Совершались только разведывательные полеты. Как-то командир полка сказал мне, что мог бы дать отпуск дней на семь для поездки на родину. А ещё раньше я узнал, что предполагается отпуск Ивану. Они стояли тогда от нашего аэродрома километрах в двадцати. Созвонились. Было решено, что я прилетаю на их аэродром на У-2 к вечеру. Переночую. А утром на поезде отправимся в Вязники. Товарищ перебросал меня на аэродром Ивана. Подлетели часов в пять вечера, было облачно, сплошные облака повисли над аэродромом на высоте 700-800 метров. Сели. Я выпрыгнул из самолета и пошёл к стоянкам (товарищ улетел обратно). Спросил лётчиков, где Иван (меня там знали хорошо). Сказали, что даёт провозные полёты молодым лётчикам и находится у посадочного Т. Иван в это время занимал должность заместителя командира полка по лётной части. В это время совершил посадку ЯК. Сел он плохо, промазал, да ещё вдобавок "скозлил" Когда он завернул к Т, то на крыло вскочил Иван. Пропеллер помаленьку крутится, а брат, размахивая руками, видимо, с возмущением, что-то внушает за неудачную посадку молодому лётчику. Тому надо было сделать еще один полёт по кругу. И в это время к ужасу всех нас, наблюдавших это внушение, из облаков прямо над Т под углом градусов 30 вывалялся немецкий самолет Ю-88. Так как он пикировал (точнее планировал) прямо на наш истребитель, то создалось впечатление, что он сейчас будет стрелять. Но дело обстояло, как мы потом узнали, совершенно не так. Немецкий самолёт-разведчик после выполнения задания возвращался на свой аэродром. Так как земля была закрыта облаками, то штурман и лётчик, решив, что линию фронта уже перелетели (на самом деле до нее оставалось 20-25 км), стали пробивать облака. Пробив, к своему удивлению увидели наш аэродром и стали вновь набирать высоту, чтобы скрыться за облаками, от которых они спустились метров на триста. Сначала Иван и лётчик за шумом мотора своего самолёта не слышали шума немецкой машины, и только заметив отчаянную жестикуляцию стартера, посмотрели вверх и увидали Ю-88. Выхватив лётчика за ворот из кабины (а брат физически был силён), вскочил сам и дал газ на взлет. Увидев разбегающегося истребителя, немец решил, что скрыться за облаками не успеет, стал удирать с принижением. Это оказалось роковой ошибкой. Километрах в восьми Иван настиг его и мы услышали, как заработали пушка и пулемёты. Немец тоже отстреливался. Тут же по радио Иван сообщил, что немец подбит и сел на живот на лесной поляне. Просит срочно выслать туда автоматчиков из БАО для захвата вражеского самолёта и лётчиков. Сам кружил над местом посадки противника. Много нас, любопытных, поехало туда. Я тоже пристроился на одной машине. Минут через 15 добрались до той поляны. Но только выскочили на опушку леса, как по нам с сидящего самолёта ударили из пулемёта. Это сразу поубавило нашу воинственность. Моментально соскочив с машины, мы укрылись за стволами деревьев и стали постёгивать из пистолетов по самолёту, до которого было метров сто. Ясно, что толку от нашей стрельбы никакого. Начинало темнеть. Пора предпринимать более решительные меры. Тут подъехали автоматчики. Открыв стрельбу по самолёту, они поползли в его сторону. И мы, осмелев, двинулись за ними. Здесь я первый и единственный раз испытал, как под огнём пулемёта ползти по-пластунски. Сначала из самолёта тоже отвечали из пулемёта, но вскоре он умолк. Автоматчики приблизились к самолёту, мы за ними. Что оказалось? Экипаж самолёта состоял из четырёх человек. Несколько снарядов и пулемётных очередей Ивана попали в цель. Лётчик был ранен, что вынудило его посадить самолёт. Штурман убит. Радист застрелился. Отстреливался стрелок - девушка, у неё не было ног по колено. И только когда автоматчики ранили её, она прекратила стрельбу. Помню, когда её вытаскивали из кабины, она пришла в сознание: кусалась, царапалась. Её погрузили в санитарную машину и увезли. Увезли и лётчика, который оставался в сознании. Этот пример в известной степени даёт некоторое представление о наших противниках. Иван уже давно улетел на аэродром, доложили командующему армией о посадке вражеского разведчика. Ко времени, когда мы вернулись на аэродром, командующий уже прилетел туда. Лётчика доставили в штаб полка, который располагался в небольшой избушке. Всем хотелось послушать допрос пленного лётчика, но практически размер избы не позволял удовлетворить наше любопытство. Наиболее нахрапистые притиснулись снаружи к открытым окнам, я в их числе. В штабе находились командующий Руденко, комполка, начальник штаба, Иван и переводчик. Из допроса выяснилось, что экипаж самолёта состоял из отца, двоих его сыновей и дочери. Воевали они ещё с 1940 года, с Франции. Лётчик - полковник, за заслуги награждён рыцарским крестом с дубовыми листьями. Сейчас они совершали разведывательный полёт по нашим железнодорожным узлам. После проявления фотоплёнки и её дешифровки, немецкая авиация утром должна была нанести удар. Раненый лётчик слабел и попросил сказать, кто же его, немецкого аса, сбил. Руденко велел Ивану расстегнуть куртку и показать награды. Сказал при этом, что сбил его не лапоть, а Герой Советского Союза. Немца увезли. Руденко спросил, чем будет заниматься Иван завтра. Тот ответил, что убывает в краткосрочный отпуск домой. Руденко пожелал ему счастливой встреч с родными, спросил, сколько ему дали отпуска, и узнав, что семь дней, добавил ещё семь своей властью. Услышав это, я был удручён. Иван меня уже давно заметил в окне. Увидев мои жесты, он догадался, в чём дело и попросил разрешения у уже вставшего Руденко обратиться к нему с просьбой. Тот, нахмурившись, разрешил. Иван сказал, что едет в отпуск не один, а с братом (то есть со мной). Командующий был удивлен, что в полку летают два брата. Ивана он знал уже давно; получив объяснение, что я летаю в бомбардировочном полку, который они прикрывают, спросил, чего же хочет Иван. Тот объяснил, что у брата, то есть у меня, отпуск всего семь дней, и что же получается теперь? Руденко заявил: "Хитёр ты, Иван. Но тебе я добавил отпуск за подвиг, а брату за что?" Однако подумав, он поручил командиру полка связаться с моим командиром, объяснить ему ситуацию, и если тот не возражает, пусть добавит дни и мне. Наш командир Хлебников не возражал против такого, очень приятного для меня, оборота.

Боевая работа продолжалась. 16 апреля началась Берлинская операция. Для нашего полка это был чёрный день. Пожалуй, за всю войну наш полк не вёл таких тяжелых боев. Мы совершили два вылета на танки и артпозиции немцев в районе Зееловских Высот, сбили шесть истребителей противника. Полк летал тремя группами, мы - во второй. И вот на встречном курсе около двадцати "фокке-вульфов" атаковали первую группу, а затем нашу. Из носовых пулемётов мы стрелять не могли, так как находились в створе с первой группой и могли поразить своих. Но когда немцы стали делать под нашим строем разворот, мне удалось поймать одного в прицел и длинной очередью зажечь его. От зенитки и истребителей мы сами в тот день потеряли три экипажа. Два человека со сбитых 16 апреля самолётов выпрыгнули с парашютом и потом вернулись в полк. Очень удачные вылеты совершили на г.Франкфурт-на-Одере и Потсдам. В Потсдаме разбили железнодорожный узел, а на повторном вылете - штаб немецкой дивизии. В этот день, пожалуй, мы нанесли самый ощутимый урон врагу: уничтожили штаб дивизии, убили более 200 солдат и офицеров, взорвали 37 вагонов, 29 зданий, большое количество разной техники. Всё это подтверждено фотоснимками, а потом и наземными частями. 25 апреля впервые полетели на Берлин. Берлин горел. Дым поднимался на высоту до трех километров и невозможно было что-либо рассмотреть на земле. Наша цель оказалась закрытой дымом и мы били по запасной (на каждый вылет давались основная и запасная цели) - железнодорожному узлу Потсдам. 28-30 апреля летали опять на Берлин. Били по вражескому аэродрому и Рейхстагу. Ветер усилился и, помнится, дым, как огромный лисий хвост, резко отклонился к северу, и наши цели стали видны. По Рейхстагу били с пикирования двумя 250 килограммовыми бомбами. Летали с ними наиболее опытные экипажи. Фотоснимки зарегистрировали прямое попадание в здание Рейхстага. Я потом с товарищами был у Рейхстага и расписался на нём. Но ради справедливости всегда говорю, что первый раз расписались на нём бомбой 30 апреля. Всем нам за этот вылет кроме Правительственных наград вручены именные часы. 3 мая состоялся торжественный митинг по случаю взятия Берлина, а 8-го мая - по случаю Победы в Великой Отечественной войне.

"Живой. А завтра снова в небо.
И снова тот воздушный бой.
И самолет твой на форсаже
Завоет волком, как живой."

Н. Филатов

Максименко Алексей Афанасьевич, заместитель командира эскадрильи 640-го бомбардировочного полка. «Самый страшный полет на «бостонах» был на Данцинг. Перед вылетом к нам приехал начальник штаба разведки 4-й воздушной армии. Он сообщил, что у немцев на аэродроме Олива сосредоточено 92 самолета, имеющих один боекомплект и одну заправку горючим. В нашу задачу входит нанесение удара по взлетно-посадочной полосе. Он предупредил, что воздушный бой будет жарким. Налет совершался тремя полками бомбардировщиков, которые прикрывали три полка истребителей.

На цель вышли на шесть тысяч метров. Штурман говорит: «С аэродрома взлетают четверки, пары и даже шестерки. Будет каша». Начали бить зенитки. Я командую: «Разомкнись». Потом начали атаковать истребители. Сомкнулись. И начался воздушный бой. Немцы атаковали сразу и справа и слева. Опустил оба ведомых звена, чтобы дать возможность стрелкам вести огонь во всех направлениях. Смотрю, подбили командира звена Родионова: «Товарищ командир, я ранен в голову, горит левый мотор». - «Сбросил бомбы?» - «Нет». - «По команде штурмана сбросить бомбы на цель». Начал снижаться на одном моторе. Я дал команду четверке истребителей прикрыть его. И он, горящий, раненый, на одном моторе сбросил бомбы на цель. Я говорю: «Уходи, четверка прикроет». У него начал отказывать второй мотор. - «Леша, счастливо тебе жить, прощай».

Потом уже выяснилось, что им удалось уйти за линию фронта. Штурман и радист выпрыгнули на парашютах и попали на нейтральную полосу. Стрелок был убит. А Родионов упал на железнодорожную насыпь и погиб. В этом же вылете сбили Сережу Смирнова, левого ведомого Родионова. Штурман мне говорит: «Командир, парашютист снижается прямо на Данцинг». Мы потеряли 2 экипажа. Из другого полка еще один экипаж был сбит, но в этом воздушной бою мы сбили 27 немецких истребителей. Руководил воздушным боем истребителей подполковник Зеленкин. Ему единственному дали полководческий орден Суворова III.

Закончилась война, мы стоим в Познани. И мимо шла колонна бывших военнопленных. И вдруг из нее выходит Смирнов: «Товарищ командир, лейтенант Смирнов прибыл из плена». Двое суток пили водку, и он рассказывал нам свою эпопею. А потом пришел начальник особого отдела: «Где тут у вас пленный летчик?» И забрал его. Его отправили в лагерь на Северный Урал, он там сидел лет 10. Сам он был из Донецка. Как-то я ехал в Сочи и вышел на стации попить пива. Подходит ко мне милиционер: «Товарищ командир, не узнаете?» Я смотрю - Сережка Смирнов. Он отсидел и работал уже в милиции.

Сложный был полет на Кенигсберг . Зениток было много, и стреляли они очень точно. Пекло! Шапка одна за другой, все рядом, думаешь, все на тебя нацелены. Помню, у меня зам. комэска Мишу Петрова ранило. Он мне говорит: «Товарищ командир, ранило в голову». - «Зажми рану, на цель выйдем и потом пойдем». - «Течет все равно, правый глаз ничего не видит». - «Так смотри одним глазом. Выйди из строя, найди бинт (он обычно у нас лежал в правом кармане), сделай сам что-нибудь». - «У меня морда не круглая, бинт не держится». Ну, кое-как забинтовал себя сикось-накось. Отбомбились, вернулись, я всех перестроил, чтобы он первым сел. На земле уже ждет машина «Скорой помощи», врач».

Хайла Александр Федорович заместитель командира эскадрильи 168-го истребительного полка.
«Начну с того, что в начале апреля 45-го года стояли в Иургайтшене на большом немецком аэродроме. Когда возвращался с боевого задания, у меня отказал двигатель. Потом, как оказалось, во время воздушного боя мой самолет был поврежден, но двигатель работал вплоть до аэродрома и отказал на первом развороте. Я дотянул со снижением до третьего. Начал планировать на посадку. Кое-как проскочил между металлическими колоннами разбитого ангара. Самолет еле держится, я сажусь, не выпуская шасси и закрылки. Самолет прополз на брюхе, встал на двигатель и рухнул назад. Я получил небольшое сотрясение.

Сижу, не пойму, что со мной произошло. Вылезти не могу. Подъехали ко мне механики, вытащили меня из кабины. Я попал в госпиталь. В госпитале пролежал дней 15. Уже чувствую себя нормально. Написал записочку в полк с просьбой прислать за мною «У-2». А врач не выписывает. Говорит: нет, еще дней 10, 2 недели надо полежать. Я думаю, все равно сбегу. Как я и просил, прилетел самолет, сел на площадочку рядом с госпиталем. Я в кабину - и в полк, а на следующий день мы уже перелетели на аэродром Истенбург под Кенигсберг.

Там переночевали. Спали на одной койке с другом и командиром эскадрильи Ильей Петровым обнявшись - было холодно, замерзли. Утром пошли на завтрак. Самочувствие у меня неважное, и предчувствие тоже: «Я сегодня не вернусь с задания». Хотя я себя уже в воздухе прекрасно чувствовал, все видел, умел сбивать, заходить, пилотировал отлично. Я считал, что меня уже сбить не могут. А здесь было такое неважное ощущение и предчувствие. Но я никому не сказал об этом - не мог. Я и Петров повели две группы. Вылетело нас очень много. Вся наша истребительная дивизия. Бомбардировщики наносили удар по аэродрому Фишхаузен - на побережье Балтийского моря. Я тогда летел на «Як-9л».

Штурмовики зашли на аэродром, а следом мы с бомбами. Тут бомбили с пологого пикирования. Прицелов для сбрасывания бомб не было, бросали на глаз, но с малой высоты - там не промажешь. Сбросили бомбы и пошли к «Пе-2», прикрывать их. Поднялись к ним нормально, и тут нас атаковали несколько групп «Фокке-Вульфов», «Мессершмиттов». Завязался воздушный бой. Ведомый меня потерял. Один немец пристроился ко мне. Я начал уходить переворотом, а второй, видимо, «Мессершмит», пристроился снизу, открыл огонь и попал в центроплан. А в центроплане баки... В кабине огонь.

Я выполняю боевой разворот, беру курс 90 градусов. Начал задыхаться. «Фонарь» открыл - пламя сразу охватило меня, пришлось его закрыть. Пламя немножко уменьшилось. Набрал высоту - может быть, тысячу метров, может быть, две - там уже не до приборов. Начал снижение с курсом 90. Когда начал глотать пламя, появились мысли покинуть самолет... Это все секунды - даже не минуты, секунды. Газ не убираю, иду на максимальной скорости со снижением. «Фонарь» открыл, опять меня охватило пламя. Отстегнул поясной ремень (плечевыми мы не пристегивались).

Начал вылезать из кабины, ноги поставил на сиденье, оттолкнулся, высунулся по грудь, и меня обратно засосало. А в кабине дым и огонь, ноги горят, пламя лижет лицо. Второй раз - то же самое. Думаю - конец мне. Вот тут у меня перед глазами промелькнула вся жизнь: где я родился, учился, мои друзья фронтовые, детство, пацанов вспомнил, с кем я ходил за арбузами на бахчу... В последний раз напрягаю все силы, подтянул ноги на сиденье и с силой оттолкнулся и выскочил примерно по пояс. Набегающим потоком меня спиной прижало к фюзеляжу, но за счет того, что истребитель находился в беспорядочном падении, меня аэродинамические силы вытащили из кабины и отбросили от самолета.

Сразу стало тихо. Только слышны разрывы зенитных снарядов. Через несколько секунд услышал взрыв - мой самолет ударился о землю. Я поймал кольцо, дернул, а парашют не раскрывается, и только через несколько секунд послышался хлопок, динамический удар, и я с облегчением повис на парашюте. Посмотрел - купол цел. И в это время меня начали обстреливать с земли. Зацепили шею, ноги. Физиономия горит неимоверно, брюки все обгорели. Тело и голова не сгорели только потому, что был в кожаной куртке и кожаном шлемофоне.

Я натянул стропы, заскользил, не рассчитал, сильно ударился о землю при приземлении и потерял сознание. Очнулся - кругом немцы. Вернее, наши, но в немецкой форме. У меня уже вытащили документы и пытаются сорвать два моих ордена Боевого Красного Знамени. Я лежу, подходит один, видимо старший: «Ты из Белгорода?» Я приподнялся. Что я мог сказать? Да и не мог я ничего сказать - рот у меня обгорел. Лица не было - сковородка, чугунная сковорода, а не лицо. Он своим говорит: «Это его отец раскулачивал крестьян в Белгороде... Расстрелять!» Только потащили меня расстреливать, как подъехал «Опель». Из него вышли два немецких офицера в кожаных плащах. Поговорили между собой. Один из них приказывает: «Отставить!» Меня посадили в машину и повезли в штаб на допрос. Так я оказался в плену.

Привезли в какой-то штаб. Я попросил сделать перевязку. Пришел фельдшер, перебинтовал меня всего - остались одни глаза и рот. Хотя рот, по сути, мне не был нужен - все сварилось. Начался допрос. Я врал как мог. Называл какие-то липовые дивизии, армии. После допроса меня посадили в грузовую машину, где уже сидело трое наших бойцов. Нас повезли, как я понял, в сторону Пилау. По пути, а мы ехали примерно час, по разговору я понял, что в машине сидят разведчик, пехотинец и танкист. В это время над машиной с ревом пронеслись самолеты. Немцы остановились, вывели нас из машины и подвели к стене каменного амбара. Сопровождающие - водитель и два солдата - начали между собой договариваться. Я понял, что они решили нас расстрелять. Отошли они метров на 20. В это время прошли штурмовики, увидев машину, замкнули круг и как дали эрэсами! Машина сгорела, немцы погибли, а мы, стоявшие у амбара, попадали - кто на колени, кто на живот. И остались живы!

Полежали немножко - видим, что немцев нет. Я предложил пробиваться к своим, но никто со мной не согласился, и я ушел один. Район мне был известен, поэтому с ориентированием проблем не возникло. К вечеру добрался до лесополосы. Силы начали меня покидать, поднялась температура, весь горю. Залез в окоп, сел и чувствую, что теряю сознание. В это время услышал рядом немецкую речь. Несколько немецких солдат, увидев меня, схватили, отвели в штаб. Опять посадили в машину, набитую военнопленными. Думаю, опять на расстрел повезли - выжить я не надеялся. В машине было много раненых, некоторые в тяжелом состоянии. Когда машина остановилась, и конвой открыл дверь, я увидел Балтийское море - это была военно-морская база Пилау. Удивительно: музыка играет, немецкие офицеры танцуют.

Нас повели по городу. Автоматически я старался запомнить дорогу, по которой нас ведут, - я же летчик, привычка... Привели в какое-то здание, опоясанное вокруг колючей проволокой, рассортировали, и меня, как летчика, повели в здание. Зашел, смотрю, висит портрет Гитлера - от пола до потолка. У меня были руки в бинтах, ущипнуть себя я не мог, но все равно прикоснулся - не снится ли мне это, не почудилось ли. Оттуда меня повели в другое каменное здание. Открыли дверь, и я услышал гул голосов. В этом бараке было 100, а может, и 200 военнопленных разных национальностей, но в основном, конечно, советские.

Я попытался расположиться на постеленной прямо на бетонный пол соломе, но ко мне подошли два человека в гимнастерках и сказали: «Ты здесь не располагайся, тут много предателей - пойдем с нами». Они отвели меня в угол огромного каменного амбара. Познакомились. Одного из них звали Колей, он был младшим лейтенантом, танкистом. Второй - разведчик, старший сержант, его имя уже забыл. Я им говорю: «У меня все горит, я плохо вижу. Мне нужна перевязка». Один из них сбегал и привел медсестру. Медсестра русская - кажется, из-под Ельни. Когда немцы оккупировали Ельню, она связалась с немецким офицерским составом и при отступлении с ними ушла. Дошла до Пилау.

Здесь она работала медсестрой в лагерном госпитале. Она чувствовала, что Красная Армия прет, скоро будет конец, и, конечно, помогала военнопленным. Познакомились. Медсестра сказала, чтобы я шел за ней. Она привела меня в какую-то комнату, где был врач-немец, она и фельдшер. Врач неплохо говорил по-русски. Стали снимать бинты. Боль страшная. Он мне говорит: «Ты, может быть, выживешь, но останешься рябым - у тебя страшный ожог лица. У тебя носа нет, рот сварился». Промыли все марганцовкой, всего забинтовали и отвели опять в это здание. Уже стемнело. Несмотря на страшную боль, я задремал.

Проснулся от боли и не могу открыть глаза - обгоревшие веки слиплись. А я-то подумал, что потерял зрение. Коля-танкист опять нашел эту сестру. Она начала промывать мне глаза борной кислотой. Вот так все десять дней, что я был в плену, она мне помогала. Кроме того, она приносила шоколад, который Коля разогревал на лампе, сделанной из снарядной гильзы, и поил меня - рот у меня сварился, и есть я не мог. Я уже боялся ложиться спать. Как заснешь, так теряешь зрение.

Город все время бомбили. В один из налетов бомба разорвалась рядом с нашим зданием, и рухнувшей крышей мне придавило ноги. Кое-как ребятам и мне удалось выползти из-под завала, а многие погибли. Они меня притащили в щель, вырытую рядом с разрушенным зданием. Там мы еще дней пять жили. Поскольку бомбили нас нещадно, и ограждение лагеря было разрушено, а многие охранники убиты, я начал подговаривать ребят бежать. Поначалу старший сержант говорил, что многие пытались бежать, но их или предавали, или ловили. В том и другом случае беглецов расстреливали. Но постепенно мне удалось уговорить их, тем более что я предложил план. Бежать решили в ночь с 25 на 26 апреля, захватив на побережье лодку.

Однако 24-го числа мы попали в очередную партию пленных, которых немцы грузили на баржи и увозили в неизвестном направлении. Ходили слухи, что в Швецию, а некоторые говорили, что баржи топили в море. Так вот прошел шепот, что в эту ночь нас будут вывозить. Мы между собой договорились не бросать друг друга и если что, встречаться у нашей траншеи. Примерно в час ночи шум, гам, всех поднимают. Догадались, что поведут на причал на погрузку. Я протер глаза борной кислотой. Видеть я немного мог, но для того чтобы смотреть вперед, приходилось сильно закидывать голову назад. Начали нас выводить, я пристроился.

Построили несколько колонн военнопленных. Сотни, тысячи человек. Ночь была звездная и лунная - все прекрасно видно. На меня конвой не обращал внимания - мол, все равно доходяга, ему конец. Я прошел немного в строю и присел. Пленные и конвой ушли, а я остался. Думаю, куда идти? Кое-как выбрался на дорогу. По дороге шла немецкая колонна. Я остановился, никто из немцев не тронул - видят, весь в бинтах, раненый, рот завязан, одни глаза. Прошла эта огромная, может быть в тысячу человек, колонна. Самолеты летают - не поймешь, чьи: наши или немецкие. Чудом я вышел на ту дорогу, которую запоминал, когда первый раз меня вели в лагерь. Кое-как добрался до траншей, в которых мы сидели. Никого. Подал сигнал как мог своим обожженным ртом - никто не отвечает. Сел в траншею с мыслью ждать до утра, задремал.

Проснулся от звука русской речи. Подходят мои ребята - тоже сбежали из колонны. Мы просидели остаток ночи и день, а на следующую ночь они пробрались к побережью. Присмотрели подходящую лодку, нашли весла. Вернулись, мне рассказали, мы пошли. Сели и поплыли на восток, ориентируясь по звездам. Ориентация в ночных условиях мне была знакома, к тому же вскоре взошла луна. Плыли мы до утра. Начало сереть, и я им сказал: «В светлое время нас или немецкая, или наша авиация расстреляет. Я сам летал, расстреливал корабли. Надо приставать к побережью иначе нам конец». Около 6 утра мы подгребли к берегу. Я услышал сначала говор и русский мат - славяне.

Потом вырисовался контур побережья. С берега нас заметили и, не дожидаясь, пока мы подплывем, бросились к лодке. Я-то в бинтах и летной кожаной куртке, а товарищи мои в немецких шинелях: «А, фрицы! Мы вас сейчас!..» Схватили, лодку вытолкнули на побережье. Мы говорим: «Да мы советские!» Они ничего не слушают - раз в немецкой форме, значит, немецкие разведчики. Ребята показывают на меня: «Это советский летчик, капитан». Стянули куртку, а один погон на моей гимнастерке сохранился. Вроде поверили, повели нас к комбату. Как они доложили, я не знаю, но когда завели, кто-то сказал: «Да, это немецкие разведчики, их надо к стенке». Я говорю: «Минуточку, я капитан, летчик, тяжело ранен. Комбат, попроси, чтобы сделали мне перевязку - погибаю». Комбат дал указания: «Летчика, капитана, доставить в госпиталь».

Посадили нас на танкетку и повезли. С трудом пробившись по заполненным войсками дорогам, приехали в госпиталь. Меня сразу завели в операционную. Там на столах лежали раненые, стоял крик, стон, мат. Оперировали человек 40 хирургов. Меня посадили - мол, подожди. Рядом стол, там лежит здоровый советский воин, храпит. Ему водки влили, он заснул. И прямо здесь на моих глазах располосовали его, достают железо - слышу, бросают, осколки, металл. Закончил врач эту операцию, передает дальше - там уже сестры бинтуют, зашивают. А он приготовился резать следующего.

Потом обратился ко мне: «Капитан, будем срывать повязки». - «А можно смочить марганцовкой?» - «Ты видишь, сколько здесь человек лежит?» Начал срывать присохшие бинты - боль страшная. Я и стонал, и кричал от боли. После перевязки я вышел на крыльцо поискать моих ребят. Вижу, стоит машина с нашими освобожденными военнопленными, и ребята с ними. Я начал издавать звуки, они увидели меня. Я замахал рукой, и машина тронулась. Они поехали, а я остался. Так мы расстались. Одного звали Коля, младший лейтенант, танкист из Ленинграда. Старший сержант - разведчик. По сей день о них ничего не знаю.

Ну а дальше госпиталя... 1 Мая ко мне на двух полуторках прибыли командир полка Когрушев с летчиками. Я лежал, почти не разговаривал. Они зашли, увидели меня, пришли в ужас. Предложили мне зеркало - я отказался. Привезли с собой коньяк. Коля Кочмарик говорит: «Давайте спринцовку, мы нальем коньяку». Я согласился. Налил туда коньяку, вставил мне в рот. Я два глотка сделал и подавился. Начался кашель - начала лопаться кожа, кровь, боль. Врач-хирург прибежал, кричит: «Что вы делаете?»... В госпитале лечился месяца два. У меня губы сходили раз двадцать и нос тоже. Прямо снимаю корку и отбрасываю. Боли были такие, что первые 18-20 дней я не мог спать - только после укола морфия.

В августе я вернулся в свою часть. Я слышал, что есть приказ всех бывших в плену отправлять на государственную проверку. Командир пообещал, что не отправит меня, но осенью 45-го года пришел приказ, и ничего он сделать не смог. Пришлось ехать в 12-ю стрелковую запасную дивизию, что находилась на станции Алкино, близ города Уфа. Станция Алкино... От станции прошел километров десять пешком по лесу. Подхожу: колючая проволока, вышки, на вышках автоматчики, на КПП не войдешь и не выйдешь, все вооруженные. Предъявил документы, командировочное предписание, меня пропустили. Народу море - тысяч двадцать пять нас там было: партизаны, военнопленные, был генерал-кавалерист, друг Буденного, который заявлял: «Я напишу Семену Михайловичу, он меня вытащит отсюда». Мы уже уехали, а он там все сидел. Тысяч двадцать пять там было тех, кто был в плену или на оккупированной территории. Кое-как разместился, а вскоре меня вызывал оперуполномоченный СМЕРШа, старший лейтенант. Встретились, познакомились, и: «Рассказывай, как ты оказался в плену».

Я все рассказал. Личное дело со мной. Он все просмотрел. Говорит: «Почему тебя направили сюда? Тут знаешь, кто сидит? А ты был всего десять дней в плену, бежал из плена, личное дело у тебя на руках. Ты мне не нужен. Свободен, иди». Вот так я прошел проверку, но из этой «дивизии» меня не выпустили, просто перевели в барак для прошедших проверку. Что мы там делали? Подъем, потом шли с ведрами за завтраком. Еда - бурда, конечно. Обед, ужин - одна вода. Играли в футбол, волейбол. Играть пришлось долго, до января. Вместе с выходившими на работу, выходил за территорию лагеря, добирался до станции Алкино, ехал в Уфу на два-три дня, набирал водки, яиц, сала, сам наедался и ребятам привозил. Даже ходил на танцы.

Этот оперуполномоченный дней через 7-10 вызывал меня опять. Поговорили 15 минут, говорит: «Ты свободен. Ты мне не нужен». - «Как же отсюда вырваться?» - «Это уже не от меня зависит». В лагере встретился с Федотовым Борисом, летчиком из нашего полка, сбитым под Оршей в 1943 году. Он мне очень помог. Я когда еще только ехал в лагерь, мне командир полка и смершевец говорят: «Через две недели вернешься!» Ну, я и приехал в куртке и гимнастерке. А уже зима, мороз под 40. Бараки не отапливаются, двери почти не закрываются. А Борис был одет во все немецкое: ватные штаны, теплая шинель. Так вот он и его приятель, с которым они вместе освободились из лагеря, ложились по бокам, я в середину и двумя шинелями укрывались. Так и спали несколько месяцев.

Кстати, в этом лагере проходил проверку старший лейтенант, Герой Советского Союза А.И. Труд, ведомый Покрышкина . Так вот с его слов Покрышкин вылетал шестеркой или восьмеркой, ведущим, говорит: «Я атакую, все меня прикрывайте!» Набирал до 6 тысяч метров, а обычно бои велись от полторы тысячи до трех с половиной. Аэрокобра устойчивая, как утюг, скорость огромная, хорошее вооружение и кабина с прекрасным обзором. Я уже после войны летал на них в 72-м гвардейском полку. Так вот пять или семь летчиков только на него смотрят, чтобы никто не подошел, никто не сбил. На огромной скорости сверху врезается в группу противника, расстреливает какой-то самолет и уходит. За ним эта группа повторяет маневр. Если немецкая группа рассыпалась, они повторяют атаку на одиночек или пару.

В январе меня выпустили, а в Москве меня направили в 72-й Гвардейский истребительный полк. Но ярмо «был в плену» прошло со мной через всю жизнь и сильно ее испортило. Помню в 48-м или 49-м году я работал в Военном авиационном училище летчиков во Фрунзе, прибыл проверяющий от НКВД со штаба дивизии. Вызывали всех и в том числе меня. Расспросил, а потом задал вопрос: «Почему ты не застрелился?» Я весь вскипел, но сдержался, чтобы его не пристрелить. Говорю: «Во-первых, был ранен, руки не работали, не мог достать пистолет. Потом пистолет сорвали, когда приземлился. И ордена рвали». Вот такой подлец. Ну, а в войну я выполнил 149 боевых вылетов, провел 39 воздушных боев, в которых лично сбил 9 самолетов и еще пять в группе».

Темеров Владимир Викторович, штурман 122-го Гвардейского бомбардировочного полка.
«Надо сказать, что еще мальчишкой в Одессе, когда началась Вторая мировая война, из сводок было известно, что английская авиация совершала налеты на город Кенигсберг. Тогда я впервые в жизни услыхал название этого города, конечно же, не представлял себе, что когда-то мне тоже придется бомбить Кенигсберг. Перед вылетом мы собрались в классе предполетной подготовки, где проводился инструктаж, был вывешен фотопланшет Кенигсберга, размером метр на метр. Дешифровщики обвели красным наши цели - порт, вокзалы, аэродром и прочее.

От каждого из трех полков дивизии в вылете участвовало по две эскадрильи, 54 самолета. Вылетели мы из-под Истенбурга во второй половине дня. Под плоскостями подвешены две отличные 250 килограммовые немецкие авиабомбы, в бомболюке наши сотки. Помимо фугасных, мы использовали и немецкие кассетные ротативно-рассеивающие бомбы. Надо отметить высокие баллистические данные немецких боеприпасов.

Прошли южнее Кенигсберга, и на траверсе Куршской косы развернулись на цель, чтобы зайти с моря, со стороны солнца. Шли со снижением на высоте 5000. Впереди, по курсу над Кенигсбегом, наблюдаем сплошную стену черных разрывов снарядов зенитных батарей. Немцы открыли заградительный огонь. На такой большой высоте в неотапливаемой кабине, по логике вещей, мы должны были мерзнуть, но мы потели. Надо сказать, конверсионные следы от массы работающих моторов создавали впечатление грандиозности происходящего.

Примерно за два километра до цели мы увидели прямо по курсу черные разрывы зенитных снарядов. Било не менее двух десятков стволов. Мы шли со снижением, и скорость у нас была довольно солидная. Тем не менее, когда мы вошли в зону этого обстрела, стало тревожно - кругом разрывы, самолет то подбрасывает вверх, то бросает вниз, то влево, то вправо, а надо соблюдать строй. Вышли на цель. Город с его черепичными крышами в лучах заходящего солнца казался красным, совершенно нетронутым. По ведущему сбросили бомбы по центру Кенигсберга и благополучно вернулись домой. А вот когда мы летали на него в апреле, так дым поднимался выше 3000 метров. Земля была видна, но запах гари стоял в кабине. Мы видели, как внизу утюжат землю штурмовики, видели батареи, которые по нам стреляют. После одного из вылетов мы насчитали 41 дырку. Пришел усатый дядька дядя Вася с ведерком эмалита и перкалевыми латками. Он подходил к дырке в фюзеляже, намажет клеем, латку шлеп - и все в порядке. Конечно, так делали только в том случае, когда осколки не повреждали детали конструкции. Но такого у нас не было.

21 февраля 1945 года после одного из вылетов пришлось нам садиться на вынужденную. Возвращаясь с боевого задания, наша девятка в районе аэродрома попала в густой снегопад. Даже консоли собственного самолета не просматривались. Когда вывалились - девятка распалась. Одни самолеты направились в Шяуляй, но там при посадке на раскисший аэродром одна машина скапотировала.

Мы же взяли курс на Тильзит, где на наших картах был обозначен запасной аэродром. Прилетаем, а там стоит У-2 на пятачке и кругом лес, сесть невозможно. Пока мы туда-сюда, уже стрелка горючего на нуле. Валентин все же нашел площадку среди леса. Я только помню, как я его взял за грудки, прижался к спинке. Боковым зрением увидел, как слева проскочила трансформаторная будка красного кирпича. Вдруг трах-трах-трах - и тишина. Оказывается, мы приземлились на территории немецкого концлагеря, сбили два ряда здоровых столбов с проволокой и остановились. Я пытался открыть колпак, но открылась только передняя часть сантиметров на десять, а дальше никак. Выбираться пришлось через нижний люк. Смотрю, метрах в сорока из бурьяна выглядывает фигура солдатика, усатого дядьки в возрасте. Выглянет и прячется. Я ему кричу: «Свои!» Он подошел, сказал, куда идти.

Я говорю стрелку: «Давай откроем бортпаек. Нам говорили, что там шоколад есть». Открыли, батюшки, а там кроме трухи от галет, ничего нет. Вот это было обидно! Стрелка оставили у самолета, а сами пошли. Тут я впервые в жизни увидел немцев. Конечно, уже пленных. Небольшая группа человек пятнадцать, шла под конвоем нам навстречу. Они остановились, встали на край шоссе, и когда мы подошли, отдали нам честь. Они были одеты кто в чем, вид у них был затрапезный. Подошли мы к зданию начальника лагеря немецких военнопленных. Капитальное, одноэтажное здание штаба, анфилада больших комнат, все в коже, диваны, кресла, стоят напольные массивные часы с маятником, которые потом заполонили магазины Москвы.

Пришли в кабинет. Огромный дубовый стол. За столом майор. Он говорит: «У нас очень сложная обстановка. Сейчас по лесам бродят немецкие подразделения, которые оказались у нас в тылу. У меня нет связи с авиационными частями, но я вам дам машину». - «Хорошо. Только надо охрану выставить у самолета, и стрелок-радист будет у вас, вы его возьмите на довольствие». Договорились. Поехали назад к самолету с отделением солдатиков, которые будут отвечать за сохранность оборудования. Я залез в кабину, включил приборы. А там 40 с чем-то электромоторов, они гудят. Начальнику караула говорю: «Смотри, там остались бомбы. Я сейчас их выключу, но если кто полезет, живым он уже из кабины не вылезет». Припугнул, чтобы не воровали. Утром приехали в Тильзит. Запомнилось четырехэтажное здание консерватории. Окна раскрыты настежь, и из каждого окна раздается какофония на рояле - солдаты лазят. Зашли в кирху, а в ней громадный орган, смотрю, солдаты растаскивают трубы. Зачем они им нужны? Вмешиваться не стал, потому что народ был военный, если чего не понравится, то мало не покажется.

Приехал за нами комэск Михаил Владимирович Брехов. Он рассказал, что после нас в снежную круговерть вошла девятка из 119-го полка. Два самолета столкнулись и врезались в землю по хвосты и взорвались. Кто погиб, не ясно, поскольку судьба нашего экипажа была неизвестна. Пытались определить по номерам выброшенных взрывом пистолетов. Но учет оружия в частях оказался не на высоте. Наше прибытие встретили с большой радостью. Даже налили по рюмке. На место посадки самолета выехали инженер полка и техник самолета Иван Жерносенко на предмет возможности его ремонта. Однако повреждения, полученные от столкновения с бетонными столбами, такую возможность исключали.

Дальше война пошла своим чередом. Как-то зенитный снаряд попал в наш самолет. Выбил в правой плоскости консольный бензобак. Образовалась большая дыра, но вернулись и сели нормально. Применять пулемет против истребителей мне за всю войну не пришлось. Только когда уже закончилась война, в Елгаве. Командир полка объявил: «Победа!», тогда мы сели в самолеты и устроили салют. Когда закончилась восточнопрусская операции, Кенигсберг был взят, фактически война для нас закончилась. Мы стали заниматься трофеями. Надо сказать, что авиаторам трофеи не доставались. Мы приходили и располагались в населенных пунктах, где прошла пехота, а после нее ничего не оставалось. Они даже с кожаных диванов кожу срезали.

Развилось движение кладоискателей. Считалось, что немцы, уходя, что-то зарывали. Ходили целые группы, вооруженные металлическими штырями, щупали землю. Мы тоже один раз ходили, но никаких трофеев не нашли. Тогда мы рванули в Кенигсберг. Наши военные там жили припеваючи. Хотя Кенигсберг был разрушен, но по окраинам сохранились хорошие коттеджи. Немцы предприимчивые, уже были открыты заведения, куда можно было зайти, выпить шнапса и купить колбасу. На многих домах были вывешены белые полотнища и написано крупными буквами - тиф. Видимо, с тем расчетом, чтобы слишком не шастали по немецким домам. Мы ходили на пепелища, собирали оставшуюся посуду. Мне даже удалось послать посылочку с тарелочками, блюдечками, чашками, которые мы там насобирали.

Стрелком-радистом в экипаже комэска Брехова был одессит Фима Литвак. Он был награжден Орденом Красного Знамени за то, что сбил «фоккера». Ну кто еще может сбить истребитель, как не стрелок экипажа комэска? Вот как-то раз Фима, насобирав трофеев, ехал на полуторке. Мешок положил в кузов, а сам в кабине. Когда поравнялись с нашим КПП, шофер притормозил, говорит: «Давай спрыгивай». Фима соскочил, а тот по газам, и мешок так и остался в кузове. Как он переживал! Где-то в это же время нам на экипаж выдали девять килограммов сахара. Мы стали варить сахарные помадки с молоком. А молока было - пей не хочу! В нашем БАО было 115 коров.

Вскоре нашу дивизию перебросили в Прибалтику, на аэродром у города Елгава. 5 мая 1945 года наш экипаж был удостоен правительственных наград. Меня и Валерия наградили орденами Красного Знамени, а Николая - Орденом Отечественной войны 1-й степени. Весьма кстати, незадолго до этого, нам на экипаж из трофеев фронта выдали 9 кг сахара. С этим сахаром мы снарядили старшину Ивана Жерносенко в город. Вернулся он с бутылью самогонки. Было чем отметить столь знаменательное событие.

А 8 мая боевая тревога - на аэродром! Боевая задача - разбомбить штаб курляндской группировки в городе Кулдига. Погода была плохая. Поэтому на разведку послали один экипаж. Полетел летчик Трегубов, а в качестве штурмана полетел подполковник из штаба дивизии. Видимо, просто хотел сделать еще один боевой вылет. Вскорости они вернулись. Мы их окружили, стали расспрашивать. Этот подполковник показывает планшет, рассеченный осколком. Облачность была низкая, шли на малой высоте, и их обстреляли. Тем не менее, мы взлетели бомбить Кулдигу, но нас перенацелили на подавление живой силы и техники противника в городе Скронда.

Я уже значительно позднее подумал: «Ну, зачем же было бомбить город 8 мая?» Облачность была порядка 800 метров. По нам стреляло все, и зенитная артиллерия и крупнокалиберные пулеметы. Такое ощущение, что все пули и снаряды летят в тебя. Но мы зашли, как положено, сбросили бомбы, вернулись. Когда мы приземлились, оказалось, что не вернулся экипаж Трегубова. Они были сбиты и погибли. А ведь их предупреждали после первого полета, что нельзя им лететь, планшет пробили.

Жили мы в каменном доме, где были двухэтажные нары. Я лично спал на верхних нарах. И вдруг ночью, около 5 часов, страшный шум, пальба, ракеты и крики: «Победа! Победа!» Некоторые стали пулять сразу в потолок. Начала штукатурка сыпаться. Кричали, обнимались. Победа!»

Из книги А. Драбкин "Я взял Берлин и освободил Европу", М., "Яуза-Пресс", 2015, с. 145-176.

Имена советских асов Великой Отечественной войны Ивана Кожедуба и Александра Покрышкина известны всем, кто хотя бы поверхностно знаком с отечественной историей.

Кожедуб и Покрышкин — самые результативные советские лётчики-истребители. На счету первого 64 вражеских самолёта, сбитых лично, на счету второго — 59 личных побед, и ещё 6 самолётов он сбил в группе.

Имя третьего по результативности советского лётчика известно лишь любителям авиации. Николай Гулаев в годы войны уничтожил 57 самолётов противника лично и 4 в группе.

Интересная подробность — Кожедубу на достижение своего результата потребовалось 330 боевых вылетов и 120 воздушных боёв, Покрышкину — 650 боевых вылетов и 156 воздушных боёв. Гулаев же добился своего результата, осуществив 290 боевых вылетов и проведя 69 воздушных боёв.

Более того, согласно наградным документам, в своих первых 42 воздушных боях он уничтожил 42 самолёта противника, то есть в среднем каждый бой завершался для Гулаева уничтоженной вражеской машиной.

Любители военной статистики подсчитали, что коэффицент эффективности, то есть соотношение воздушных боёв и побед, у Николая Гулаева составил 0,82. Для сравнения — у Ивана Кожедуба он составлял 0,51, а у гитлеровского аса Эриха Хартмана , официально сбившего большего всего самолётов за Вторую мировую войну, — 0,4.

При этом люди, знавшие Гулаева и воевавшие с ним, утверждали, что он щедро записывал многие свои победы на ведомых, помогая им получать ордена и деньги — советским лётчикам платили за каждый сбитый самолёт противника. Некоторые полагают, что общее число самолетов, сбитых Гулаевым, могло достигать 90, что, впрочем, сегодня подтвердить или опровергнуть невозможно.

Герои Советского Союза лётчики Александр Покрышкин (второй слева), Григорий Речкалов (в центре) и Николай Гулаев (справа) на Красной площади. Фото: РИА Новости

Парень с Дона

Об Александре Покрышкине и Иване Кожедубе, трижды Героях Советского Союза, маршалах авиации, написано множество книг, снято немало фильмов.

Николай Гулаев, дважды Герой Советского Союза, был близок к третьей «Золотой Звезде», но её так и не получил и в маршалы не вышел, оставшись генерал-полковником. Да и вообще, если в послевоенные годы Покрышкин и Кожедуб всегда были на виду, занимались патриотическим воспитанием молодёжи, то Гулаев, практически ни в чём не уступавший коллегам, всё время оставался в тени.

Возможно, дело в том, что и военная, и послевоенная биография советского аса была богата эпизодами, которые не слишком вписываются в образ идеального героя.

Николай Гулаев родился 26 февраля 1918 года в станице Аксайской, которая ныне стала городом Аксаем Ростовской области.

Донская вольница была в крови и характере Николая с первых дней и до конца жизни. Окончив семилетку и ремесленное училище, он работал слесарем на одном из ростовских заводов.

Как и многие из молодёжи 1930-х, Николай увлёкся авиацией, занимался в аэроклубе. Это увлечение помогло в 1938 году, когда Гулаева призвали в армию. Лётчика-любителя направили в Сталинградское авиационное училище, которое он окончил в 1940 году.

Гулаева распределили в авиацию ПВО, и в первые месяцы войны он обеспечивал прикрытие одного из промышленных центров в тылу.

Выговор в комплекте с наградой

На фронте Гулаев оказался в августе 1942 года и сразу продемонстрировал как талант боевого лётчика, так и своенравный характер уроженца донских степей.

У Гулаева не было разрешения на ночные полёты, и когда 3 августа 1942 года в зоне ответственности полка, где служил молодой лётчик, появились гитлеровские самолёты, в небо отправились опытные пилоты.

Но тут Николая подначил механик:

— А ты чего ждёшь? Самолёт готов, лети!

Гулаев, решив доказать, что он не хуже «стариков», вскочил в кабину и взлетел. И в первом же бою, без опыта, без помощи прожекторов уничтожил немецкий бомбардировщик.

Когда Гулаев вернулся на аэродром, прибывший генерал изрёк: «За то, что вылетел самовольно, объявляю выговор, а за то, что сбил вражеский самолёт, повышаю в звании и представляю к награде».

Дважды Герой Советского Союза лётчик Николай Дмитриевич Гулаев. Фото: РИА Новости

Самородок

Его звезда особенно ярко засияла во время боёв на Курской дуге. 14 мая 1943 года, отражая налёт на аэродром Грушка, он в одиночку вступил в бой с тремя бомбардировщиками «Ю-87», прикрываемыми четырьмя «Ме-109». Сбив два «юнкерса», Гулаев пытался атаковать третий, но кончились патроны. Не колеблясь ни секунды, лётчик пошёл на таран, сбив ещё один бомбардировщик. Неуправляемый «Як» Гулаева вошёл в штопор. Лётчику удалось выровнять самолёт и посадить его у переднего края, но на своей территории. Прибыв в полк, Гулаев на другом самолёте вновь вылетел на боевое задание.

В начале июля 1943 года Гулаев в составе четвёрки советских истребителей, пользуясь фактором внезапности, атаковал немецкую армаду из 100 самолётов. Расстроив боевой порядок, сбив 4 бомбардировщика и 2 истребителя, все четверо благополучно вернулись на аэродром. В этот день звено Гулаева совершило несколько боевых вылетов и уничтожило 16 вражеских самолётов.

Июль 1943-го вообще был крайне продуктивным для Николая Гулаева. Вот что зафиксировано в его лётной книжке: » 5 июля — 6 боевых вылетов, 4 победы, 6 июля — сбит "Фокке —Вульф 190", 7 июля — в составе группы сбито три самолёта противника, 8 июля — сбит "Ме-109", 12 июля — сбиты два "Ю-87"».

Герой Советского Союза Фёдор Архипенко , которому довелось командовать эскадрильей, где служил Гулаев, писал о нём: «Это был лётчик-самородок, входивший в первую десятку асов страны. Он никогда не мандражировал, быстро оценивал обстановку, его внезапная и результативная атака создавала панику и разрушала боевой порядок противника, что срывало прицельное бомбометание им наших войск. Был очень смел и решителен, часто приходил на выручку, в нём порой чувствовался настоящий азарт охотника».

Летающий Стенька Разин

28 сентября 1943 года заместителю командира эскадрильи 27-го истребительного авиационного полка (205-я истребительная авиационная дивизия, 7-й истребительный авиационный корпус, 2-я воздушная армия, Воронежский фронт) старшему лейтенанту Гулаеву Николаю Дмитриевичу было присвоено звание Героя Советского Союза.

В начале 1944 года Гулаев был назначен командиром эскадрильи. Его не слишком стремительный должностной рост объясняется тем, что методы воспитания подчинённых у аса были не совсем обычные. Так, одного из лётчиков своей эскадрильи, опасавшегося подбираться к гитлеровцам на ближнюю дистанцию, он излечил от страха перед врагом, дав очередь из бортового оружия рядом с кабиной ведомого. Страх у подчинённого как рукой сняло...

Тот же Фёдор Архипенко в своих воспоминаниях описывал ещё один характерный эпизод, связанный с Гулаевым: «Подлетая к аэродрому, сразу увидел с воздуха, что стоянка самолёта Гулаева пуста... После посадки мне сообщили — всю шестёрку Гулаева сбили! Сам Николай сел раненый на аэродром к штурмовикам, а об остальных лётчиках ничего не известно. Спустя некоторое время с передовой сообщили: двое выпрыгнули с самолётов и приземлились в расположении наших войск, судьба ещё троих неизвестна... И сегодня, спустя много лет, главную ошибку Гулаева, допущенную тогда, вижу в том, что взял он с собой в боевой вылет сразу троих молодых, вовсе не обстрелянных лётчиков, которые и были сбиты в первом же своём бою. Правда, и сам Гулаев одержал в тот день сразу 4 воздушные победы, сбив 2 "Ме-109", "Ю-87" и "Хеншель"».

Он не боялся рисковать собой, но с той же лёгкостью рисковал и подчинёнными, что порой выглядело совершенно неоправданным. Лётчик Гулаев был похож не на «воздушного Кутузова», а скорее на лихого Стеньку Разина, освоившего боевой истребитель.

Но при этом он добивался поразительных результатов. В одном из боёв над рекой Прут во главе шестёрки истребителей P-39 «Аэрокобра» Николай Гулаев атаковал 27 бомбардировщиков противника, шедших в сопровождении 8 истребителей. За 4 минуты было уничтожено 11 вражеских машин, из них 5 — лично Гулаевым.

В марте 1944 года лётчик получил краткосрочный отпуск домой. Из этой поездки на Дон он приехал замкнутым, неразговорчивым, ожесточённым. В бой рвался остервенело, с какой-то запредельной яростью. Во время поездки домой Николай узнал, что во время оккупации его отца казнили фашисты...

1 июля 1944 года гвардии капитан Николай Гулаев был удостоен второй звезды Героя Советского Союза за 125 боевых вылетов, 42 воздушных боя, в которых он сбил 42 самолёта противника лично и 3 — в группе.

И тут происходит ещё один эпизод, о котором Гулаев после войны откровенно рассказывал друзьям, эпизод, отлично показывающий его буйную натуру выходца с Дона.

О том, что стал дважды Героем Советского Союза, лётчик узнал после очередного вылета. На аэродроме уже собрались однополчане, которые заявили: награду надо «обмыть», спирт есть, а вот с закуской проблемы.

Гулаев вспомнил, что при возвращении на аэродром он видел пасущихся свиней. Со словами «закуска будет» ас снова садится в самолёт и через несколько минут сажает его возле сараев, к изумлению хозяйки свиней.

Как уже говорилось, лётчикам платили за сбитые самолёты, так что с наличностью у Николая проблем не было. Хозяйка охотно согласилась продать хряка, которого с трудом погрузили в боевую машину.

Каким-то чудом лётчик взлетел с очень маленькой площадки вместе с обезумевшим от ужаса хряком. Боевой самолёт не рассчитан на то, что внутри него будет устраивать пляски упитанная свинья. Гулаев с трудом удерживал самолёт в воздухе...

Если бы в тот день случилась катастрофа, это, наверное, был бы самый нелепый случай гибели дважды Героя Советского Союза в истории.

Слава Богу, Гулаев дотянул до аэродрома, и полк весело отметил награду героя.

Ещё один анекдотичный случай связан с внешностью советского аса. Однажды в бою ему удалось сбить самолет-разведчик, который пилотировал гитлеровский полковник, кавалер четырёх Железных Крестов. Немецкий лётчик захотел встретиться с тем, кому удалось прервать его блистательную карьеру. Судя по всему, немец ожидал увидеть статного красавца, «русского медведя», которому не зазорно проиграть... А вместо этого пришёл молоденький, невысокого роста полноватый капитан Гулаев, который, кстати, в полку имел вовсе не героическое прозвище «Колобок». Разочарованию немца не было предела...

Драка с политическим подтекстом

Летом 1944 года советское командование принимает решение отозвать с фронта лучших советских лётчиков. Война идёт к победному концу, и руководство СССР начинает думать о будущем. Те, кто проявил себя в Великой Отечественной войне, должны окончить Военно-воздушную академию, чтобы затем занять руководящие посты в ВВС и ПВО.

В число тех, кого вызывали в Москву, попал и Гулаев. Сам он в академию не рвался, просил оставить в действующей армии, но получил отказ. 12 августа 1944 года Николай Гулаев сбил свой последний «Фокке-Вульф 190».

Существует по крайней мере три версии случившегося, которые объединяют два слова — «дебош» и «иностранцы». Остановимся на той, которая встречается чаще всего.

Согласно ей, Николай Гулаев, к тому времени уже майор, был вызван в Москву не только для учёбы в академии, но и для получения третьей звезды Героя Советского Союза. Учитывая боевые достижения лётчика, такая версия не выглядит неправдоподобной. В компании Гулаева оказались и другие заслуженные асы, ожидавшие награждения.

За день до церемонии в Кремле Гулаев зашёл в ресторан гостиницы «Москва», где отдыхали его друзья-лётчики. Однако ресторан был переполнен, и администратор заявил: «Товарищ, для вас места нет!».

Говорить подобное Гулаеву с его взрывным характером не стоило вообще, но тут, на беду, ему ещё попались румынские военные, в тот момент также отдыхавшие в ресторане. Незадолго до этого Румыния, с начала войны являвшаяся союзницей Германии, перешла на сторону антигитлеровской коалиции.

Разгневанный Гулаев громко сказал: «Это что, Герою Советского Союза места нет, а врагам есть?».

Слова лётчика услышали румыны, и один из них выдал в адрес Гулаева оскорбительную фразу по-русски. Через секунду советский ас оказался возле румына и смачно ударил его по физиономии.

Не прошло и минуты, как в ресторане закипела драка между румынами и советскими лётчиками.

Когда дерущихся разняли, оказалось, что пилоты отлупили членов официальной военной делегации Румынии. Скандал дошёл до самого Сталина, который постановил: награждение третьей звездой Героя отменить.

Если бы речь шла не о румынах, а об англичанах или американцах, скорее всего, дело для Гулаева закончилось бы совсем плачевно. Но ломать жизнь своему асу из-за вчерашних противников вождь всех народов не стал. Гулаева просто отправили в часть, подальше от фронта, румын и вообще любого внимания. Но насколько эта версия правдива, неизвестно.

Генерал, друживший с Высоцким

Несмотря ни на что, в 1950 году Николай Гулаев окончил Военно-воздушную академию имени Жуковского, а ещё через пять лет — академию Генштаба.

Командовал 133-й авиационной истребительной дивизией, располагавшейся в Ярославле, 32-м корпусом ПВО во Ржеве, 10-й армией ПВО в Архангельске, прикрывавшей северные рубежи Советского Союза.

У Николая Дмитриевича была замечательная семья, он обожал свою внучку Ирочку, был страстным рыбаком, любил угощать гостей лично засоленными арбузами...

Он тоже посещал пионерские лагеря, участвовал в различных ветеранских мероприятиях, но всё-таки оставалось ощущение, что наверху дано указание, говоря современным языком, не слишком пиарить его персону.

Собственно, причины для этого были и в то время, когда Гулаев уже носил генеральские погоны. Например, он мог своею властью пригласить на выступление в Дом офицеров в Архангельске Владимира Высоцкого , игнорируя робкие протесты местного партийного руководства. Кстати, есть версия, что некоторые песни Высоцкого о лётчиках родились после его встреч с Николаем Гулаевым.

Норвежская жалоба

В отставку генерал-полковник Гулаев ушёл в 1979 году. И есть версия, что одной из причин этому стал новый конфликт с иностранцами, но на сей раз не с румынами, а с норвежцами.

Якобы генерал Гулаев устроил неподалёку от границы с Норвегией охоту на белых медведей с применением вертолётов. Норвежские пограничники обратились к советским властям с жалобой на действия генерала. После этого генерала перевели на штабную должность подальше от Норвегии, а затем отправили на заслуженный отдых.

Нельзя с уверенностью утверждать, что данная охота имела место, хотя подобный сюжет очень хорошо вписывается в яркую биографию Николая Гулаева.

Как бы то ни было, отставка плохо повлияла на здоровье старого лётчика, не мыслившего себя без службы, которой было посвящена вся жизнь.

Дважды Герой Советского Союза, генерал-полковник Николай Дмитриевич Гулаев скончался 27 сентября 1985 года в Москве, в возрасте 67 лет. Местом его последнего упокоения стало Кунцевское кладбище столицы.